Генерал Юнцер, подписав условия перемирия по указанию Вейгана, чувствовал угрызения совести. Он якобы сказал, что «если в ближайшие три месяца Великобританию не поставят на колени, мы войдем в историю как величайшие преступники». Перемирие официально вступило в силу ранним утром 25 июня. Гитлер выступил с официальным заявлением, в котором объявил о «самой великой победе всех времен». В Германии было приказано на десять дней вывесить государственные флаги и в течение недели звонить в колокола. Затем, рано утром 28 июня, Гитлер совершил экскурсию по Парижу, в сопровождении скульптора Арно Брекера и архитекторов Альберта Шпеера и Германа Гизлера. По иронии судьбы, в его свите был и генерал-майор Ханс Шпайдель, которому спустя четыре года предстояло стать главным во Франции заговорщиком против Гитлера. Париж не произвел на Гитлера особого впечатления. Он предполагал, что планируемая им новая столица Великой Германии будет гораздо величественнее. Он вернулся в Германию, где разработал план своего триумфального въезда в Берлин и рассмотрел обращенный к Великобритании призыв принять условия мира, выдвигаемые Германией – этот призыв должен был утвердить рейхстаг.
Вместе с тем Гитлера беспокоил произошедший 28 июня захват Советским Союзом Бессарабии и Северной Буковины, принадлежавших Румынии. Амбиции Сталина в этом регионе угрожали дельте Дуная и месторождениям нефти в Плоешти, имевшим жизненно важное значение для Германии. Через три дня после этого события правительство Румынии отказалось от англо-французских гарантий по обеспечению ее границ и направило своих эмиссаров в Берлин. «Ось» должна была вот-вот приобрести еще одного союзника.
Черчилль, как и ранее, настроенный на продолжение борьбы, пришел к жесткому решению. Он, безусловно, жалел о телеграмме, направленной им Рузвельту 21 мая, в ней он поднимал вопрос о возможном поражении Великобритании и потере Королевского флота. В тот момент ему нужен был жест, который показал бы США и всему свободному миру его непреклонную готовность к сопротивлению. Поскольку вопрос французского флота, который мог попасть в руки Германии, волновал Черчилля больше всего, он решил раз и навсегда избавиться от этой проблемы. Он не получил ответа на свое послание, направленное новому французскому правительству, в котором настаивал на переходе французских военных кораблей в английские порты. Предыдущие заверения адмирала Дарлана уже не могли успокоить Черчилля, особенно учитывая то, что адмирал тайно присоединился к капитулянтам. Гарантии же Гитлера в рамках перемирия могли быть легко отброшены, как и все его прежние обещания. Французский флот был бы неоценим для немцев при вторжении в Великобританию, особенно после потерь, понесенных немецкими ВМС у берегов Норвегии. Вступление же в войну Италии представляло собой угрозу для господства Королевского флота на Средиземном море.
Нейтрализация очень сильных французских ВМС была, вне сомнений, задачей нереальной. «Вам поручается одна из самых неприятных и тяжелых задач, которые когда-либо приходилось решать английскому адмиралу, – писал Черчилль в секретном приказе адмиралу сэру Джеймсу Сомервиллу, когда его Соединение «Н» вышло в море из Гибралтара вечером 2 июля. Сомервилл, как и большинство английских морских офицеров, был категорически против того, чтобы применить силу по отношению к флоту союзников, с которым он тесно сотрудничал на основе взаимопонимания. Он обратился по спецсвязи в адмиралтейство за разъяснениями относительно операции «Катапульта» и получил в ответ весьма необычные указания. Французам предоставлялся выбор: они могли присоединиться к англичанам и продолжать войну против Германии и Италии, могли отплыть в любой порт, принадлежащий Британии, в любой порт Французской Вест-Индии (например, на Мартинику) или в США, либо затопить свои корабли в течение шести часов. Если же французы не примут ни одного из указанных вариантов, то адмирал, по «приказу Правительства Его Величества обязан применить силу в любой форме с целью не допустить, чтобы французские корабли попали в руки Германии или Италии».
Перед рассветом 3 июля англичане начали операцию. Французские военные корабли, находившиеся в портах южной Англии, были захвачены вооруженными абордажными командами, почти без людских потерь. В Александрии был использован более джентльменский подход: адмирал сэр Эндрю Каннингем блокировал французскую эскадру в гавани. Но во французской Северной Африке, в порту Мерс-эль-Кебир (неподалеку от Орана), где в былые времена находилась база берберских пиратов, разыгралась настоящая трагедия.
Британский эсминец Foxhound появился в районе порта на рассвете и, как только рассеялась утренняя дымка, представитель Сомервилла капитан Седрик Холланд подал сигнал о том, что он желает встретиться с французским командующим. Адмирал Марсель Жансуль, под командованием которого находились линкоры Strasbourg, Bretagne и Provence и небольшой отряд быстроходных эсминцев, отказался принять Холланда на своем флагмане Dunkerque. Холланд тогда предпринял безуспешную попытку провести переговоры через одного из хорошо знакомых ему офицеров-артиллеристов, служившего на Dunkerque. Жансуль твердо стоял на том, что корабли французских ВМС никогда не перейдут под контроль немцев или итальянцев. Если же англичане будут продолжать свои угрозы, его эскадра применит силу против силы. Поскольку Жансуль по-прежнему отказываться принять Холланда, тот переслал ему письменный ультиматум с изложением имеющихся вариантов. Возможность отплытия на Мартинику или в США, которая даже адмиралом Дарланом рассматривалась как приемлемый вариант, редко упоминается во французском изложении этого события, возможно, из-за того что Жансуль в своих сообщениях Дарлану об этом даже не упомянул.
День становился все жарче. Холланд не оставлял своих попыток, но Жансуль категорически отказывался уступать. В 15.00, когда истек срок ультиматума, Сомервилл приказал самолетам «сордфиш» с авианосца Ark Royal сбросить магнитные мины у входа в гавань. Он надеялся этим убедить Жансуля в том, что не блефует. Наконец, Жансуль согласился встретиться с Холландом лично, и срок ультиматума был продлен до 17.30. Французы старались выиграть время, но Сомервилл, крайне отрицательно относившийся к полученному им приказу, был согласен пойти на такой риск. Поднимаясь на борт Dunkerque, Холланд, несомненно, задумался о таком неудачном совпадении названий. Он не мог не отметить, что французские команды заняли места по боевому расписанию, а буксиры стояли наготове, чтобы отвести четыре линкора от пирсов.
Жансуль предупредил Холланда о том, что если англичане откроют огонь, то это будет «равносильно объявлению войны». Он затопит свои корабли лишь в том случае, если немцы попытаются захватить их. Но Сомервилл находился под давлением адмиралтейства, которое требовало быстро завершить дело: к Мерс-эль-Кебиру, как следовало из данных радиоперехвата, приближалась эскадра французских крейсеров с базы в порту Алжир. Английский адмирал отправил Жансулю сообщение, в котором настаивал на том, что в случае отказа немедленно принять один из вариантов, он будет вынужден, как и предупреждал, в 17.30 открыть огонь. Холланду пришлось срочно покинуть французский корабль. Сомервилл прождал еще почти полчаса сверх второго, продленного срока ультиматума – в надежде, что французы изменят свое решение.
