На Орловско-Тульской дороге Гроссман не смог удержаться, чтобы не посетить имение Толстого в Ясной Поляне. Там он застал внучку Толстого, которая готовила имущество дома и музея к эвакуации ввиду приближения немцев. Он тут же вспомнил отрывок «Войны и мира», в котором старый князь Болконский вынужден покинуть свой дом в Лысых Горах во время подхода наполеоновской армии. «Могила Толстого, – записывает Гроссман в своем блокноте. – Вдруг воздух нaполнился воем, гудением, свистом – нaд могилой шли нa бомбежку Тулы «юнкерсы» в сопровождении «мессеров». Сырaя, вязкaя земля, сырой, недобрый воздух, шуршaние под ногaми осенних листьев. Стрaнное, тяжелое чувство!». Следующим посетителем после их отъезда стал генерал Гудериан, который выбрал это место для того, чтобы обустроить в нем свой штаб для наступления на Москву.
Лишь несколько советских дивизий избежали окружения под Вязьмой на северном участке фронта. Меньший Брянский котел на поверку оказался большей катастрофой – более 700 тыс. солдат были там убиты или взяты в плен. Немцы ощущали близкую победу, их возбуждало быстрое продвижение вперед. Дорога на Москву была почти не защищена. Вскоре немецкая пресса стала трубить о полной победе над большевиками, и от этого стало не по себе даже честолюбивому генерал-фельдмаршалу фон Боку.
10 октября Сталин приказал Жукову взять на себя командование Западным фронтом Конева и остатками Резервного фронта. Жукову удалось убедить Сталина, что Конева (который позже стал его великим соперником) лучше бы сохранить, чем делать козлом отпущения. Сталин поручил Жукову удерживать линию фронта в Можайске, всего в сотне километров от Москвы, на Смоленском шоссе. Чувствуя масштабы бедствия, Кремль приказал строить новую линию обороны. На рытье окопов и противотанковых рвов были призваны четверть миллиона мирных жителей, в основном женщин. Многие из них погибли, когда немецкие истребители на бреющем полете расстреливали беззащитных людей, строивших укрепления.
Дисциплина стала еще строже. Заградительные отряды НКВД готовы были расстреливать всех, кто отступал без приказа. «Они использовали страх для преодоления страха», – объяснял офицер НКВД. В Особых отделах НКВД (с 1943 г. – «СМЕРШ») уже допрашивали офицеров и солдат, вышедших из окружения. Всех, кого считали трусом или подозревали в контакте с врагом, расстреливали или отправляли в штрафные роты. Там их ожидали смертельно опасные задания – например, атака противника через минные поля. Уголовники из лагерей также призывались как штрафники, при этом они часто до последнего оставались уголовниками. Даже если сотрудник НКВД убивал какого-нибудь уголовного авторитета выстрелом в висок, это оказывало лишь временное воздействие на других бандитов.
Другие группы НКВД расследовали в полевых госпиталях случаи возможного членовредительства. Так называемых самострелов и левшей – тех, кто выстрелил себе в левую руку в наивной попытке избежать участия в бою, немедленно расстреливали. Служивший в Красной Армии польский хирург позднее признавался, что ампутировал руки таким юношам только для того, чтобы спасти их от расстрела. С заключенными, находившимися в тюрьмах НКВД, обходились еще хуже. По приказу Берии были расстреляны 157 видных заключенных, в том числе сестра Троцкого. Других уничтожали, просто бросая в камеру ручную гранату. Лишь в конце месяца, когда Сталин сказал Берии, что его теории заговора – это чушь, карательная «мясорубка» сбавила обороты.
Депортация 375 тыс. немцев Поволжья в Сибирь и Казахстан, начавшаяся в сентябре, была ускорена, чтобы выслать также всех лиц немецкого происхождения из Москвы. Началось минирование метро и ключевых зданий столицы. Заминировали даже дачу Сталина. Диверсионно-террористические отряды НКВД расположились в надежных домах в городе, готовясь к партизанской войне против немецких оккупантов. Дипломатический корпус получил указание переехать в Куйбышев, который сделали резервной столицей для правительства. Основным театральным коллективам Москвы, символам советской культуры, также приказано было эвакуироваться. Сам же Сталин колебался, следует ли ему остаться или покинуть Кремль.
14 октября, в то время как части Второй танковой армии Гудериана обходили на юге яростно оборонявшуюся Тулу, 1-я немецкая танковая дивизия заняла Калинин к северу от Москвы, захватив мост через верхнюю Волгу и перерезав железную дорогу Москва–Ленинград. В центре дивизия СС Das Reich и 10-я танковая дивизия вышли на Бородинское поле, всего в 110 км от столицы. Здесь их ожидало жестокое сражение с советскими воинскими частями, усиленными новими реактивными минометами «катюша» и двумя сибирскими стрелковыми полками – предшественниками тех многих подразделений, развертывание которых вокруг Москвы вскоре станет полной неожиданностью для немцев.
Рихард Зорге, ключевой советский агент в Токио, узнал, что японцы планируют нанести удар Америке на юге, в Тихом океане. Сталин не особенно доверял Зорге, хотя тот оказался прав в отношении плана «Барбаросса». Однако информация была подтверждена данными целого ряда радиоперехватов. Уменьшение угрозы на Дальнем Востоке позволило Сталину начать переброску большого количества войск на запад страны по Транссибирской железной дороге. Этот важнейший сдвиг в стратегических планах Японии в значительной степени определила победа Жукова на Халхин-Голе в 1939 г.
Немцы не смогли предвидеть, как скажутся на их продвижении дождь и снег, превратившие дороги в трясину липкой черной грязи. Невозможно было подвозить топливо, боеприпасы и продовольствие, и наступление замедлилось. Кроме того, сопротивление советских солдат, продолжавших сражаться в окружении, удерживало часть сил, не позволяя захватчикам бросить их в наступление на Москву. Генерал авиации Вольфрам фон Рихтгофен, пролетая на низкой высоте над остатками Вяземского котла, видел там горы трупов, разбитые грузовики и орудия.
Красной Армии помогло также вмешательство Гитлера в действия немецких войск. Немецкой 1-й танковой дивизии в Калинине, готовой наступать на юг, в сторону Москвы, неожиданно было приказано двигаться в составе Девятой армии в противоположном направлении, чтобы попытаться осуществить еще одно окружение, совместно с войсками группы армий «Север». Гитлер и OKW понятия не имели об условиях, в которых сражались их войска. Но Siegeseuphorie («эйфория победы»), царившая в штабе фюрера, мешала концентрации немецких сил под Москвой.
15 октября Сталин и ГКО приняли решение об эвакуации правительства в Куйбышев. Чиновникам велели оставить свои кабинеты и садиться в грузовые автомобили, колонны которых должны были везти их на Казанский вокзал. У многих возникли мысли об эвакуации. «Директора многих предприятий усаживали свои семьи на грузовики и вывозили из столицы. Тогда-то и началось. Население бросилось грабить магазины. На улицах появилось много пьяных обывателей, несущих кольца колбасы и рулоны ткани под мышкой. Происходили вещи, которые были немыслимы еще два дня назад. Ширились слухи, что Сталин с правительством бежали из Москвы».
Паника и грабежи подогревались необоснованными слухами о том, что немцы уже у ворот города. Перепуганные работники партаппарата рвали свои партийные билеты – поступок, в котором многие из них раскаются позднее, когда НКВД восстановит порядок, и они будут обвинены в преступном пораженчестве. Утром 16 октября Алексей Николаевич Косыгин вошел в здание Совнаркома, где работал заместителем председателя СНК. Он обнаружил, что двери не заперты, секретные документы разбросаны по полу, в пустых кабинетах трезвонят телефоны. Предполагая, что звонят граждане, пытаясь вияснить, действительно ли правительство выехало, он снял трубку: какой-то чиновник спрашивал, сдадут ли Москву.
