На правом фланге, выше реки Чир, дивизии 62-й армии теснила 44-я австрийская пехотная дивизия. Бои были ожесточенными. Немцам удалось прорвать оборону чуть севернее, и они вышли к Дону у поселка Каменский, отрезав несколько полков 62-й армии.
Самолеты-разведчики люфтваффе быстро обнаружили слабые места в линии обороны вдоль Дона. Кроме того, им стало известно расположение авангарда соединений Чуйкова. 25 июля немцы начали массированное наступление. Это и стало боевым крещением 64-й армии, хотя многие ее важные вспомогательные подразделения все еще не подошли. На следующее утро началась танковая атака. Немецкие танки наводили ужас на экипажи легких Т-60, которые пытались укрыться от них в оврагах, но броню тяжелых КВ их снаряды не пробивали.
«У них была больше дальность выстрела, – вспоминал впоследствии командир одной немецкой танковой роты. – Мы не могли сражаться с ними на открытом месте. Поэтому я, подобно флотоводцу, отвел свои силы за границу видимости, сделал обходной маневр и нанес удар с тыла».
[175]
Русские тяжелые танки повернули назад, все за исключением одного, у которого была перебита гусеница. У этой машины также заклинило механизм вращения башни. «Мы выстроились позади него и открыли огонь. Удивительно, но ни один наш снаряд не смог пробить броню. Вдруг я увидел, что у танка открывается люк. Решив, что русские собираются сдаваться, я приказал своей роте прекратить огонь. Русские открыли люк и выбрались из танка».
[176]
Они находились в полном смятении, оглохли, их била дрожь, но видимых ранений ни у кого не оказалось. «Для меня стало истинным потрясением то, насколько несовершенны орудия наших танков».
[177]
Прорыв немцев через правый фланг 62-й армии к Дону вскоре вызвал полный хаос. 26 июля по тыловым эшелонам 64-й армии Чуйкова распространился слух, что их вот-вот отрежут немецкие танки. Паника стремительно распространилась и на передовые части. Чуйков направил офицеров штаба на берег навести порядок, однако этому помешала немецкая авиация. В результате массированной атаки бомбардировщиков Рихтгофена погибли и несколько посыльных командующего.
Положение 62-й армии было еще хуже. 33-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием полковника Александра Утвенко, прижатая к правому берегу Дона, вынуждена была противостоять двум немецким дивизиям. «С нами бы быстро покончили, если бы мы не вырыли заранее глубокие окопы»,
[178]
– рассказывал позже Утвенко Константину Симонову. В дивизии осталось меньше 3000 человек. Ночью на подводах и верблюдах им удалось отправить в тыл раненых. Немцы тоже несли большие потери. Только на позиции обороны одного батальона в балку оттащили 513 трупов солдат и офицеров вермахта. У русских катастрофически не хватало боеприпасов. Иногда они атаковали немецкие позиции просто для того, чтобы добыть оружие и патроны. Запасов продовольствия тоже не было – приходилось варить в котелках зерно с окрестных полей. 11 августа остатки дивизии Утвенко, разбившись на мелкие группы, с боями переправилась через Дон. «Я сам пять раз перезаряжал маузер, – вспоминал полковник. – Переправлялись мы под шквальным огнем из автоматов. Потери составили до тысячи человек, но свою жизнь они отдали дорого. Правда, несколько человек предпочли застрелиться… Один боец вытащил из кармана листовку и пошел с ней к немцам. Галя, наша штабная переводчица, крикнула: “Смотрите, гад! Сдается!” – и выстрелила в него из пистолета».
[179]
Последний очаг сопротивления был раздавлен немецкими танками после того, как у советских солдат закончились боеприпасы. Утвенко с оставшимися в живых товарищами прыгнули с обрыва в болото. Полковника ранило в ноги осколками снаряда. Кое-как выбравшись из болота, Утвенко с двумя десятками солдат весь следующий день укрывался в поле подсолнечника. Ночью к ним присоединилось несколько других групп. Они решили переправляться через Дон вплавь. Восемь человек утонули. Утвенко помогал держаться на воде его адъютант Худобкин, бывший акушер. Как только они оказались на противоположном берегу, с Худобкиным случился эпилептический припадок. Утвенко вспоминал потом, как ему повезло, что это произошло не во время переправы. «Раз здесь мы не погибли, – сказал Худобкин после того, как пришел в себя, – значит, всю войну переживем. Не умрем!»
[180]
У него были особые причины верить в то, что он останется жив. Мать Худобкина получила известие, что сын погиб в Крыму, и отпела его в церкви. По русскому поверью, человек, по которому при жизни отслужили заупокойную, будет жить долго. Наверное, тем страшным летом 1942 года Симонов думал, что это имеет символическое значение для всей его страны…
Несмотря на катастрофическую ситуацию со связью и снабжением, Красная армия продолжала упорно обороняться. Контратаки осуществлялись преимущественно ночью, потому что днем этого не давала сделать немецкая авиация – тут же следовала бомбежка. Командир одной из рот 384-й немецкой пехотной дивизии, который вел дневник, 2 августа записал: «Русские ожесточенно сопротивляются. Это свежие силы, преимущественно молодые солдаты». На следующий день он писал о том же самом: «Русские оказывают яростное сопротивление. К ним подходят подкрепления. Наш саперный батальон бежал с поля боя. Какой позор!» Его подчиненных мучили сильные боли в животе, вероятно вызванные отравленной водой. «Здесь ужасно, – писал этот командир несколько дней спустя. – Такие страшные ночи… Мы все до одного в напряжении. Нервы не выдерживают».
[181]
В попытке лишить люфтваффе господства в воздухе русские перебрасывали на юг авиационные части с центрального и северного участков фронта. Летчики полка ночных истребителей, приземлившись на новом аэродроме, были обескуражены – взлетно-посадочная полоса находилась в поле с кустами помидоров, с которых местные крестьяне продолжали снимать урожай, несмотря на то что рядом взлетали и садились самолеты. Вскоре появление полка обнаружил разведывательный «фокке-вульф». Тут же появились «мессершмитты» и расстреляли аэродром, а заодно и располагавшийся неподалеку рынок. В одно мгновение бытовая сельская сцена превратилась в батальную картину: объятые паникой лошади вставали на дыбы, опрокидывая повозки, дети кричали, пулеметные очереди разносили в щепки прилавки, сраженные наповал крестьяне падали на груды своих овощей и фруктов. Собственно, полк истребителей пострадал меньше. Многие самолеты были на задании. У летчиков часто не хватало времени даже на то, чтобы сходить на полевую кухню, расположенную на краю аэродрома, поэтому техники приносили миски к самолетам и пилоты ели прямо в кабинах. Требования к секретности, о которой непрерывно твердили комиссары, доходили до абсурда. Бойцам из числа наземной обслуги запрещалось даже считать самолеты, стоящие на летном поле… Сколько машин не вернулось с боевого задания, они тоже не знали.
[182]
