Русские самолеты начали бомбить противника не только ночью, но и в светлое время суток, прилетая на малой высоте со стороны Волги. Их приближение в утреннем небе обозначали черные облачка разрывов снарядов немецких зенитных орудий. Однажды немецкий истребитель, перед тем как взмыть вверх и атаковать бомбардировщики, с ревом пронесся на бреющем полете над самым оврагом, в котором укрывался штаб Хубе. Тем, кто наблюдал за этим асом люфтваффе с земли, он чудодейственным образом представился небесным тевтонским рыцарем в сверкающих доспехах. «Это была серебряная молния, – записал в своем дневнике один из штабных офицеров, не скрывая эмоций. – Самолет сделал разворот и ушел на восток, через реку, на вражескую территорию».
[252]
28 августа русские истребители попытались совершить налет на новый аэродром люфтваффе под Калачом-на-Дону, однако группа «Мессершмиттов-109» решительно отбила нападение. Гордые своей победой, молодые загорелые летчики шли на разбор полетов очень довольные, однако их строгий командир, больше известный в люфтваффе как Принц, поскольку внешне обладал сходством с венценосной статуей в одном средневековом соборе, не стал их поздравлять. Вместо этого он обратился к своим подчиненным со словами, вызвавшими большое раздражение у Рихтгофена: «Господа, пришла пора закончить летать в свое удовольствие и заключать пари, кто собьет больше вражеских машин. У нас на счету каждый самолет, каждая капля горючего, каждый час полетов. Пора прекратить ту легкую жизнь, которую мы ведем на земле, а в воздухе и подавно. Если только в небе нет целей, каждый выстрел должен быть направлен на то, чтобы помочь пехоте».
[253]
Эти слова были встречены недовольным ворчанием.
Как часто бывает в конце лета, погода резко изменилась. В субботу 29 августа почти весь день и всю ночь шел дождь. Солдаты промокли насквозь, окопы были заполнены водой. В письмах домой все жаловались на эту проклятую Россию.
[254]
Они уже четыре месяца шли к цели, которую считали для себя конечной… И вот опять задержка!
В 16-й танковой дивизии, вышедшей на берег Волги у Рынка, от былого пьянящего оптимизма не осталось и следа. Сады и огороды, в которых укрывались боевые машины, были уничтожены огнем советской артиллерии. Кругом только воронки и безжизненные деревья, иссеченные осколками. Всех беспокоила концентрация русских войск на севере. Если бы конечная станция железнодорожной ветки Фролово находилась ближе к линии фронта и советские пехотные части смогли развернуться быстрее, Хубе вряд ли бы смог удержать свои позиции. 1-я гвардейская армия готовилась перейти в контрнаступление. 24-я армия соединилась с 66-й. Формирования начинали движение вперед сразу после того, как выгружались из железнодорожных составов, и во всеобщей сумятице подчас не знали свое истинное местоположение.
Командир 221-й стрелковой дивизии, например, не только не имел никакой информации о дислокации и силах противника, но даже не знал точно, к какой армии относится его соединение. 1 сентября он приказал разведывательной роте, разбившись на группы по 10 человек, установить, где же все-таки находятся немцы. Верхом на взятых у местных жителей лошадях солдаты направились на юг через железнодорожную линию Сталинград—Саратов. Следом за ними двинулись главные силы. Внезапно дивизию обнаружили немецкие самолеты, возвращавшиеся после бомбежки. Часть двухмоторных Ме-110 отделилась от группы и стала обстреливать противника из пулеметов, а остальные вернулись на аэродром, чтобы пополнить боезапас. Обернулись они быстро, но дивизия уже успела рассредоточиться.
Разведывательные группы вернулись, заметив впереди немецкие части, однако начертить для командира дивизии линию фронта они не смогли – ее просто не существовало в привычном понимании этого слова. Все были встревожены.
[255]
Хотя численностью пехота русских значительно превосходила противостоящие немецкие части, к ним еще не успели подойти танки и артиллерия. К тому же было очень мало противотанковых орудий.
Еще более сложная ситуация сложилась в 64-й стрелковой дивизии, выдвигавшейся на новые позиции. Авианалеты подорвали боевой дух. Кроме того, при одном из таких налетов был уничтожен полевой госпиталь. Погибло много врачей и медсестер. Раненые, доставленные в тыл, рассказывали всякие ужасы, пугая новобранцев, которым вот-вот предстояло выйти из резерва и отправиться на передовую. Солдаты начали дезертировать, сначала поодиночке, затем целыми группами.
29 августа в Сталинград, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией, прибыл Жуков, только что назначенный первым заместителем Верховного главнокомандующего. Очень скоро он понял, что три армии, которым предстояло участвовать в операции, укомплектованы призванными из запаса уже немолодыми мужчинами и плохо вооружены. Боеприпасов не хватает, артиллерии почти нет. Жуков связался с Москвой по защищенной линии. Ему удалось убедить Сталина отложить контрнаступление на неделю. Советский вождь согласился, однако 3 сентября он узнал о немецком наступлении на западные окраины города – корпус Зейдлица соединился с 4-й танковой армией. Сталин позвонил начальнику Генерального штаба Василевскому и потребовал, чтобы ему доложили о реальном положении дел. Василевский подтвердил, что немецкие танки вошли в пригороды. Сталин взорвался: «Они что, не понимают там, что, если сдать Сталинград, юг страны будет отрезан от центра и мы уже не сможем его защитить? Там понимают или нет, что это катастрофа не только для Сталинграда?! Потеряв этот город, мы лишимся своей главной водной артерии, а вскоре и нефти!»
Василевский спокойно, но с внутренним напряжением в голосе ответил: «Все, что есть под Сталинградом боеспособного, мы подтягиваем к участкам, оказавшимся под угрозой. Думаю, что шансы отстоять город еще не потеряны».
[256]
Сталин бросил трубку. Вскоре он перезвонил и продиктовал приказ Жукову: наступление должно начаться немедленно, независимо от того, все или нет дивизии развернуты и вся или нет артиллерия прибыла. «В настоящий момент промедление, – закончил он, – равносильно преступлению».
[257]
Действительно, Сталинград мог пасть на следующий же день. После долгого спора Жукову все-таки удалось уговорить Верховного главнокомандующего подождать еще два дня.
Трудно сказать, кто был прав, Сталин или Жуков. У Паулюса было время, чтобы усилить 16-й танковый корпус, и немецкая авиация также в полной мере воспользовалась своим преимуществом, сумев уничтожить множество целей на открытом пространстве – в степи. 1-й гвардейской армии удалось продвинуться всего на несколько километров, а 24-я была вынуждена отойти на исходные позиции. Но в любом случае это неудачное наступление отвлекло на себя резервы Паулюса в самый критический момент, когда рассеянные остатки 62-й и 64-й армий откатились к окраинам города.
