«Русские атаковали через гребень холма, – вспоминал позже Фрейтаг-Лорингховен, – а мы находились на склоне. На протяжении двух дней они действовали по одной схеме, ясно видимые на фоне неба. Мы подбили больше ста советских танков».
[270]
«Насколько хватало взгляда, – писал домой летом 1942 года немецкий сапер, – тянулись бесчисленные ряды подбитых и сожженных танков».
[271]
49-летний Штрахвиц получил Рыцарский крест с дубовыми листьями – высший орден Третьего рейха, знак признания особой храбрости в бою или успехов в руководстве войсками, передал командование Фрейтаг-Лорингховену и вернулся в Германию. Официальная версия – выслуга лет.
Возможно, атаки русских на данном этапе были вопиюще непрофессиональными, но они, вне всяких сомнений, демонстрировали решимость отстоять Сталинград любой ценой. И эта решимость нисколько не уступала решимости захватчиков. «Час мужества пробил на наших часах…» – эти слова поэтесса Анна Ахматова написала тогда, когда под угрозой оказалось само существование России.
После падения Ростова-на-Дону цензура разрешила любые средства, направленные на укрепление ненависти к врагу. В номере газеты Сталинградского фронта «Сталинское знамя» за 8 сентября был помещен рисунок – испуганная девочка, связанная по рукам и ногам. «А что, если твою любимую дочь вот так свяжут фашисты? – гласила подпись. – Первым делом они ее изнасилуют, затем бросят под танк. Вперед, воин! Стреляй во врага! Твой долг не дать насильнику осквернить свою дочь!»
[272]
Несомненно, подобная пропаганда, буквально повторяющая тему стихотворения Константина Симонова «Убей его!», была грубой, однако она в полной мере отражала реалии времени. Такой же яростью пронизаны стихотворные строки Алексея Суркова. Повсеместно говорилось о том, что фашистских насильников, осквернивших Родину, ждет кровавое возмездие.
[273]
9 сентября в руки солдат передовых частей немецкой 4-й танковой армии попал номер газеты «Красная звезда» с воззванием Ильи Эренбурга к советским солдатам, которое заканчивалось так: «Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»
[274]
Для Еременко и Хрущева главной насущной задачей было найти замену командующему 62-й армией, который не верил в возможность удержать Сталинград. 10 сентября армия с боями отошла в город. Она оказалась отрезана от 64-й армии на юге, где 29-я моторизованная пехотная дивизия прорвалась к Волге в Купоросном, на южной окраине Сталинграда. 11 сентября командный пункт Еременко в устье Царицы подвергся массированному обстрелу. Как раз в этот момент туда прибыл писатель Константин Симонов. Переправляясь через Волгу в горящий город, он в первый раз почувствовал запах гари, раскаленного железа и горелого дерева. В душном блиндаже сидел Хрущев. Он был мрачен и отвечал односложно. Потом вытащил папиросы и стал чиркать спичку за спичкой. Но спички мгновенно гасли. В тоннеле была плохая вентиляция.
[275]
Симонов и сопровождавший его корреспондент фронтовой газеты прямо в шинелях легли спать в самом дальнем углу тоннеля, у выхода к Царице. Проснувшись на следующее утро, они обнаружили, что в тоннеле никого нет. «Штаба не было, машинок не было, людей не было».
[276]
В конце концов они случайно наткнулись на связиста, который заканчивал сматывать провод. От него и узнали, что командный пункт перенесен на левый берег Волги. Наземные линии связи во время бомбардировок и обстрелов постоянно оказывались перебитыми, и это вынудило Еременко с Хрущевым просить у Сталина разрешения перенести командный пункт фронта на противоположный берег. Единственным крупным командным пунктом, оставшимся на правом берегу, был штаб 62-й армии.
В то же утро генерала Чуйкова вызвали в Ямы, куда незадолго до этого перевели объединенный Военный совет Сталинградского и Юго-Западного фронтов. Чуйкову потребовался целый день и почти вся ночь, чтобы переправиться через Волгу и разыскать штаб. Зарево над горящим Сталинградом было настолько ярким, что даже на противоположном берегу широкой Волги не пришлось включать фары американского джипа, полученного по ленд-лизу.
На следующий день Чуйков наконец встретился с Еременко и Хрущевым. Ему объяснили ситуацию. Немцы готовы взять город любой ценой, но о сдаче не может быть и речи. Отступать некуда. Его назначают на должность командующего армией, обороняющей Сталинград.
«Как вы, товарищ Чуйков, – спросил Еременко, – понимаете свою задачу?» – «Город мы отдать врагу не можем, – ответил Чуйков. – Отстоим его или погибнем тут».
[277]
Еременко и Хрущев переглянулись. Затем Хрущев сказал, что задача понята правильно.
Вечером Чуйков вместе с двумя танками Т-34 на пароме переправился из Красной слободы к центральному сталинградскому причалу, расположенному чуть выше устья Царицы. Когда паром подошел к причалу, из воронок молча вышли сотни людей, в основном мирные жители, надеявшиеся покинуть город. Были и такие, кто приготовился переносить на паром раненых.
Чуйков со своим сопровождением отправился искать штаб. Они оказались там после долгих блужданий: политрук саперного батальона проводил нового командующего и прибывших с ним офицеров на Мамаев курган, известный теперь также как высота 102 (курган действительно в высоту достигал 102 метров). На командном пункте 62-й армии Чуйков наконец встретился со своим начальником штаба генералом Николаем Крыловым. Резкий и экспрессивный, Василий Чуйков являлся полной противоположностью Крылову, человеку педантичному, с аналитическим складом ума, однако они сошлись в оценке ситуации и очень скоро сумели поладить. Обоим генералам было ясно, что есть только один способ удержать город, но заплатить за это придется человеческими жизнями. «Время – это кровь»,
[278]
– позднее с откровенной прямотой написал Чуйков.
Чуйков с первого же дня беспощадно пресекал любые разговоры об отступлении. Никто из командиров больше не осмеливался высказывать эту мысль вслух. Командующего поддержали Крылов и Кузьма Гуров, начальник политотдела армии, свирепый с виду, с наголо бритой головой и косматыми бровями. Некоторые старшие офицеры поспешили переправиться через реку, бросив своих людей, у которых, как писал впоследствии Чуйков, также, очевидно, «возникало желание уйти поскорее за Волгу, вырваться из пекла».
[279]
После ряда подобных случаев Чуйков приказал войскам НКВД охранять все причалы и пристани, а также досматривать каждое плавсредство. Дезертиров независимо от звания и должности расстреливали на месте.
