Хорошо известен был и Маненков из 95-й стрелковой дивизии. После того как в боях за оружейный завод «Баррикады» этот бронебойщик подбил шесть танков, он удостоился звания Героя Советского Союза.
[482]
Снайперы были не только в пехоте, но и в других родах войск. Лейтенант Виноградов из 149-го артиллерийского дивизиона считался лучшим артеллеристом, а кроме того, далеко и метко бросал гранаты. Когда Виноградов вместе с 26 бойцами трое суток был отрезан от своих, в первом сообщении, которое ему удалось переслать, он просил не еду, а боеприпасы. Даже оглохшего после контузии лейтенанта по-прежнему продолжали считать «лучшим охотником на фрицев».
[483]
Наверное потому, что однажды ему удалось выследить и убить немецкого офицера, командира роты, и принести своим важные документы.
Немецкие дивизии продолжали натиск, двигаясь к югу от тракторного, к заводу «Баррикады». В ночь на 17 октября Чуйкову снова пришлось перенести свой командный пункт. В конце концов он обосновался на обрывистом берегу Волги напротив Мамаева кургана. На следующий день немцы крупными силами прорвались к реке, но в результате контратаки были отброшены назад.
Единственное обнадеживающее известие в штаб 62-й армии принес полковник Камынин. Он был послан в отрезанную часть, державшую оборону севернее тракторного завода у поселков Рынок и Спартаковка. Камынин сообщил, что войска продолжают сражаться и действуют умело и храбро. Опасения вызывали бригады народного ополчения. В ночь на 25 октября группа бойцов 124-й особой бригады, «бывших рабочих Сталинградского тракторного завода»,
[484]
решила перейти к немцам. Против высказался только один человек, но его угрозами заставили присоединиться к большинству. На «ничьей» земле этот ополченец сделал вид, будто ему нужно перемотать портянку, отстал и бегом вернулся к оставленным позициям. Дезертиры стреляли ему вслед, но безуспешно. Боец вернулся в расположение своего полка и тут же был арестован. Его отдали под трибунал за то, что не принял решительных мер, не предупредил командира своего подразделения и тем самым позволил предателям дезертировать.
Упорные бои на заводах «Баррикады» и «Красный Октябрь», а также вокруг них продолжались. Атаки и контратаки следовали одна за другой. Штаб одного из батальонов 305-й пехотной дивизии вермахта располагался так близко от противника, что можно было услышать телефонные переговоры русских офицеров, которые они вели из своего блиндажа.
[485]
Когда немцы после яростной атаки окружили его, оставшиеся в живых командиры по рации вызвали на себя огонь «катюш».
Немецкие солдаты вынуждены были признать, что «собаки дерутся как львы».
[486]
Их потери росли с каждым днем. Среди разрывов снарядов, автоматных очередей и визга рикошетивших от кирпичных развалин пуль то и дело слышались крики раненых: «Sani! Hilfe!»
[487]
Территория, обороняемая 62-й армией на правом берегу, сократилась до нескольких плацдармов глубиной не больше нескольких сотен метров. Немцы захватывали улицу за улицей, один квартал за другим, оттесняя советские войска все ближе к Волге. Завод «Баррикады» был почти весь занят частями вермахта. Последняя переправа, через которую 62-я армия получала пополнения, боеприпасы и продовольствие, находилась под прямым огнем немецких орудий. Все подкрепления приходилось бросать туда, чтобы удержать этот клочок земли. В советских дивизиях оставалось по нескольку сотен человек, но они продолжали сражаться, активизируясь в темное время суток. «Ночь и ночной бой были для нас родной стихией»,
[488]
– писал, вспоминая эти страшные дни, Чуйков.
А немецкий ефрейтор писал домой вот что: «Отец, ты всегда говорил: “Будьте верны своему долгу, и вы победите”. Я помню эти слова, но сейчас для каждого думающего немца пришло время, чтобы понять: эта война – полное безумие. Невозможно описать, что здесь происходит. В Сталинграде все, у кого еще есть голова и руки, женщины наравне с мужчинами, продолжают сражаться».
[489]
Другой немецкий солдат уже ни на что не надеялся: «Не беспокойся и не огорчайся, так как чем раньше я лягу в землю, тем меньше мучений выпадет на мою долю… Часто мы говорим себе – ну, теперь-то уж точно Россия должна капитулировать, но, увы, эти невежественные, тупые люди никак не хотят понять очевидное».
[490]
Третий, очевидно озирая руины Сталинграда, написал: «Здесь мне на ум часто приходят слова из Священного Писания: “Не останется камня на камне”. И это истинная правда».
[491]
Глава 13
Последний натиск Паулюса
Жизнь немецких дивизий, дислоцированных в степи под Сталинградом, шла своим чередом. Конечно, она кардинально отличалась от той, что пришлась на долю соединений, воюющих в городе. В степи имелась линия обороны, которую нужно было удерживать, и случались эпизодические атаки противника – их приходилось отражать, но в целом условия вдали от передовой можно было назвать неплохими. В воскресенье 25 октября офицеры одного из полков 376-й баварской пехотной дивизии даже пригласили своего командира генерала Эдлера фон Даниэльса посостязаться в стрельбе. Они устроили традиционный мюнхенский Oktoberfest – массовое гулянье, в котором предусматривалось и такое развлечение.
[492]
Главной своей задачей в этот период солдаты считали подготовку хороших зимних квартир. «Местность здесь совсем непривлекательная, – написал домой пехотинец 113-й дивизии. – До самого горизонта ни деревни, ни рощи, вообще ни деревца, ни кустика и ни капли воды».
[493]
Русских военнопленных и «хиви» заставляли строить блиндажи и копать бункеры. «Нам необходимо как можно эффективнее использовать этих людей, потому что у нас не хватает рабочих рук»,
[494]
– написал домой один из немецких офицеров. Строительный материал в степи взять было неоткуда, поэтому дивизиям вермахта приходилось отправлять грузовики и рабочие команды в Сталинград, чтобы те разбирали завалы. Из города везли камни, деревянные брусья и бревна – в ход шло все. Солдаты 297-й дивизии, стоявшей на позициях южнее Сталинграда, рыли пещеры в задернованных склонах глубоких балок – сухих долин. В пещерах укрывали лошадей, устраивали склады, а впоследствии и целый полевой госпиталь. Все оборудование и снаряжение доставлялось по железной дороге из Германии. Бабье лето, как называют погожий период в начале осени, в 1942 году пришлось на первую половину октября, и немцы спешили подготовить себе то, что уже называли Haus.
[495]
Даже новобранцы понимали, как это важно, ведь им предстоит провести здесь всю зиму.
