Советские ударные группы продвигались все дальше вперед, и коллапс в румынских частях стал агонией. Армия погибала. Офицеры в панике бежали из штабов. Тыловые вспомогательные подразделения, конечно, не были обучены ведению боевых действий и ничего не могли поделать. Один советский журналист писал об этом так: «…дорога усеяна вражескими трупами, брошенные орудия развернуты не в ту сторону. По балкам бродят отощавшие лошади, волоча за собой по земле порванную сбрую, над грузовиками, развороченными снарядами, поднимаются клубы серого дыма, на дороге валяются каски, гранаты и подсумки с патронами».
[606]
Отдельные группы румынских солдат продолжали оказывать сопротивление на участках бывшей первой линии обороны, но стрелковые дивизии 5-й танковой и 21-й армии быстро их разгромили. Находившийся в Перелазовском командный пункт румынского корпуса, по словам генерала Родина, был покинут в такой спешке, что солдаты его 26-го танкового корпуса нашли разбросанные по полу штабные бумаги и подбитые мехом офицерские шинели, висящие на вешалках, – их владельцы раздетыми бежали в морозную ночь. Но гораздо важнее то, что танкисты захватили склад горючего.
Между тем 22-я танковая дивизия, не в силах устоять перед натиском «тридцатьчетверок» 1-го танкового корпуса, медленно отступала назад. На следующий день она попыталась контратаковать, но в результате оказалась в окружении. Сократившаяся до размеров танковой роты, 22-я дивизия тем не менее с боем вырвалась из кольца и отступила на юго-запад, преследуемая 8-м кавалерийским корпусом Красной армии.
В это время 26-й танковый корпус Родина, разгромив оказавшуюся у него на пути 1-ю румынскую танковую дивизию, быстро продвигался по степи на юго-восток. Части получили приказ не тратить время и силы на недобитого противника и сосредоточиться на выполнении главной задачи. Важно было в срок оказаться в намеченном пункте. Если бы разведке люфтваффе удалось заметить почти параллельное продвижение трех танковых корпусов, тревожный звонок прозвучал бы в штабе 6-й армии не вечером 20 ноября, а гораздо раньше. Но германская авиация в эти дни бездействовала…
Единственным крупным румынским соединением, продолжавшим в тот момент оказывать упорное сопротивление, была так называемая группировка Ласкара. Это соединение состояло из остатков 5-го армейского корпуса, обойденного с двух сторон советскими бронированными колоннами. Бесстрашный генерал-лейтенант Михай Ласкар, получивший под Севастополем Железный крест 2-й степени, был одним из немногих румынских военачальников, которых немцы искренне уважали. Он и сейчас держался, уверенный в том, что на помощь спешит 48-й танковый корпус.
Судя по всему, утром в субботу 21 ноября в штабе 6-й армии, располагавшемся в Голубинской, в 20 километрах к северу от Калача, несмотря на тревожные звонки, еще верили в то, что не все потеряно. В 7:40 на командный пункт группы армий Б было отправлено донесение, в котором ситуация характеризовалась как сложная.
[607]
Паулюс и Шмидт, по-прежнему считавшие атаки 3-го гвардейского кавалерийского корпуса на левый фланг Штрекера направлением главного удара, очевидно, не сомневались в том, что переброска войск из Сталинграда на запад позволит исправить положение.
Потом одно за другим стали приходить неприятные известия, и вся поступающая информация свидетельствовала об одном. Командование группы армий Б предупреждало Паулюса и Шмидта, что южному крылу 6-й армии теперь угрожают с обеих сторон. Пришло донесение, что крупная танковая группировка противника (это была часть 4-го танкового корпуса Кравченко) замечена меньше чем в 30 километрах к западу от командного пункта армии. Есть угроза выхода русских к Волго-Донской железной дороге, и в этом случае они, кроме всего прочего, получат возможность контролировать бо́льшую часть мостов на этом жизненно важном для обеспечения войск всем необходимым участке. Ситуацию усугубляло и то, что многие ремонтные базы и склады 6-й армии оказались не защищены. Паулюс и Шмидт наконец поняли, что целью противника является полное окружение их войск. Диагональные удары Красной армии, с северо-запада и юго-востока, нацелены на Калач и должны будут сойтись там.
Катастрофически неэффективная реакция германской армии на начало операции «Уран» была обусловлена не только убеждением Гитлера в том, что у русских больше не осталось резервов, но и высокомерной самоуверенностью многих немецких генералов. «Паулюс и Шмидт ждали контрнаступления, – писал впоследствии один из офицеров штаба 6-й армии, – но не такого широкомасштабного. Впервые русские применяли танки так, как это делали мы».
[608]
Даже Рихтгофен, по сути, признал это, сказав, что наступление противника оказалось для него «поразительно успешным ударом».
[609]
Фельдмаршал фон Манштейн, в свою очередь, говорил (правда, это произошло много лет спустя), что командование 6-й армии отнеслось к опасности недопустимо пренебрежительно и долго не реагировало на нее, проглядев очевидную угрозу Калачу, куда изначально и были нацелены оба прорыва.
Вскоре после полудня почти весь штаб 6-й армии перебрался на железнодорожную станцию Гумрак в 12 километрах от Сталинграда, чтобы быть ближе к своим главным силам. Тем временем Паулюс и Шмидт на двух легких самолетах «физелер-шторх» вылетели в Нижнечирскую, где на следующий день встретились с генералом Готом. В оставшейся позади Голубинской в морозный воздух поднимались столбы дыма. Это пылали склады, а также несколько неисправных разведывательных самолетов на расположенном поблизости полевом аэродроме. Таким образом, Паулюс и Шмидт не получили директиву фюрера, переданную в 15:25 из штаба группы армий Б. Она начиналась словами: «6-й армии стоять твердо, несмотря на угрозу временного окружения».
[610]
Между тем уже к вечеру 21 ноября у немцев не осталось никакой надежды удержать позиции. Части 16-й танковой дивизии задерживались, и между 11-м армейским корпусом Штрекера и другими разрозненными соединениями, пытающимися организовать новую линию обороны, образовалась брешь. Этим не замедлили воспользоваться 3-й гвардейский кавалерийский и 4-й механизированный корпуса. При нарастающей угрозе с севера и северо-востока дивизиям Штрекера не оставалось ничего другого, кроме как начать отступление к Дону. Стало очевидно, что плохо продуманный план направить танковые части 6-й армии на запад явился опасным распылением сил.
Калач-на-Дону, главная цель трех советских танковых корпусов, был одним из самых уязвимых мест немецкой обороны. Она здесь вообще отсутствовала как таковая, имелись лишь разрозненные вспомогательные части, в основном обслуживающие и ремонтные, а также небольшое подразделение полевой жандармерии и зенитная батарея люфтваффе.
Транспортная рота и ремонтные мастерские 16-й танковой дивизии уже устроились в Калаче на зимние квартиры. «Первые известия об изменившейся ситуации»
[611]
поступили только в 10 часов утра 22 ноября. Затем пошли слухи, что танковые колонны русских, прорвавшие румынскую оборону на северо-западе, теперь продвигаются именно к этой части Дона. Около 17:00 пришла информация о прорыве южнее Сталинграда, однако никто даже не предполагал, что механизированный корпус Вольского, несмотря на все заминки, вызвавшие ярость Еременко, уже приближается к бывшему штабу 4-й танковой армии, располагавшемуся всего в 40 километрах к юго-востоку.
