Офицеры, отвечающие за снабжение войск Паулюса по воздуху, были настроены далеко не столь оптимистично. 7 декабря главный интендант 6-й армии сетовал: «Продовольственные пайки урезаны на треть, а где и наполовину, чтобы армия смогла продержаться до 18 декабря. Отсутствие фуражного корма означает одно – бо́льшая часть лошадей будет прирезана. Только так удастся дотянуть до середины января».
[684]
У офицеров люфтваффе из 9-го зенитного дивизиона, обслуживающих аэродром «Питомник», вообще не было никаких иллюзий. Они понимали, что для поддержания боеспособности 6-й армии необходимо минимум 300 рейсов в день, но об этом и речи не шло. Для тихоходных и неповоротливых транспортных Ю-52 была опасна не только окрепшая и осмелевшая советская авиация, но и зенитные соединения, которые вели огонь по всему периметру «котла». Кроме того, Йешоннек и Геринг не учли то, что аэродромы могут оказаться в зоне действия тяжелой артиллерии противника. Хуже того, они не сделали поправку на погодные условия, хотя имелся опыт предыдущей зимы. Впереди были дни с бесконечными дождями и практически нулевой видимостью, а также с такими сильными морозами, что запустить двигатели самолетов не удавалось, даже разведя под ними костры. Никто из офицеров люфтваффе, за исключением, пожалуй, Рихтгофена, ни в самом «котле», ни за его пределами не осмеливался говорить правду. «Если бы мы сделали это, – утверждал впоследствии один из них, – сие было бы расценено как пораженческие настроения».
[685]
Самолеты должны были не только доставлять горючее, боеприпасы и продовольствие – теоретически две тонны на каждый «Юнкерс-52» и значительно меньше на «Хейнкель-111», но и вывозить раненых из главного полевого госпиталя, расположенного рядом с «Питомником». Очевидно, свидетельством пессимизма офицеров было и секретное решение вывезти всех немецких медсестер еще до того, как эвакуировали бо́льшую часть раненых, чтобы женщины не попали в руки к русским. Чтобы сохранить решение в тайне, предпринимались все усилия, но офицерам 369-го хорватского пехотного полка оно стало известно. Союзники стали упрашивать летчиков люфтваффе вывезти их любовниц, переодетых медсестрами. Лейтенант, к которому обратились хорваты, симпатизировал им и обещал помочь, однако его начальник, полковник, отказал, заметив, что это безнравственно. Лейтенант настаивал: «Какое имеет значение, кто они: хорватские шлюхи, медсестры или кто-то там еще? Нужно вывезти женщин отсюда, спасти от русских».
[686]
Полковник все равно отказал, но у лейтенанта были основания полагать, что хорватам все-таки удалось тайком посадить своих девиц в самолеты.
Вокруг аэродрома становилось все больше землянок, палаток и блиндажей. В них размещались всевозможные штабы и пункты связи, а также главный полевой госпиталь. Не в последнюю очередь поэтому «Питомник» быстро превратился в одну из главных целей советских истребителей и бомбардировщиков. В течение 10, 11 и 12 декабря советская авиация нанесла по нему 42 удара.
[687]
Несмотря на активность своей авиации над «котлом», русские все еще не осознали, какую крупную группировку им удалось окружить. По оценке полковника Виноградова, начальника разведки штаба Донского фронта, в ходе операции «Уран» было окружено около 86 000 человек. Истинное число оказавшихся в ловушке, с учетом союзников и «хиви», предположительно было почти в 3,5 раза больше: около 290 000 человек. В «котле» оказались остатки двух румынских дивизий, хорватский полк в составе 100-й егерской дивизии и автотранспортная колонна итальянских войск, которая по роковому стечению обстоятельств выбрала этот момент, чтобы собирать среди сталинградских развалин дрова.
[688]
В боях западнее Дона и на северном фланге самые большие потери понес 11-й корпус Штрекера. Австрийская 44-я пехотная дивизия потеряла почти 2000 человек, 376-я пехотная – 1600, 384-я пехотная – свыше 900. Офицеры 6-й армии по вечерам сидели за импровизированными столами в землянках, засыпанных снегом, и при свете свечей писали родственникам погибших солдат: «Мне выпала тяжелая обязанность сообщить, что ваш сын… муж… брат…»
Солдатам приходилось вспоминать реалии Первой мировой войны. Пехотинцы в возрасте рассказывали о Западном фронте, поминая черный юмор того времени. Не осталась забытой и старая практика окопной жизни, в частности единственный источник теплой жидкости, чтобы смыть с рук засохшую грязь…
После холодной первой половины ноября наступила оттепель, и «генерал мороз» ненадолго уступил место «генералу слякоти». Рытье окопов и землянок в каждой дивизии обусловливалось конкретными обстоятельствами. Тех, кому пришлось отступить на неподготовленные позиции, ждали большие объемы, даже с учетом того, что значительная доля тяжелого физического труда выпала «хиви» и русским пленным. Немцы многому научились во время уличных боев в Сталинграде. Они рыли землянки под подбитыми танками и стремились максимально эффективно использовать особенности местности. Однако в первые дни после окружения земля оставалась промерзшей – почва не оттаивала, даже если разводили костры. В открытой степи самым большим дефицитом были дрова. Кроме того, дерево нужно было для перекрытий землянок. Не посчастливилось крестьянским домам, расположенным вблизи передовой. Их обитателей, запасших на зиму топливо и утепливших стены соломой, выгнали на улицу. На их глазах дома тут же раскатали на бревна. Немецкие солдаты выламывали доски пола и оконные рамы, чтобы укреплять свои землянки.
Солдаты разоряли жилища мирных жителей и в то же время стремились создать в своих землянках хотя бы видимость уюта. Они изготавливали из подручных материалов рамки для открыток и фотографий близких. Никто не смел трогать чужие реликвии и уж тем более шутить над ними. Офицеры все силы прикладывали для того, чтобы у них были лежанки, столы и скамьи. Генерал Эдлер фон Даниэльс, командир 376-й пехотной дивизии, после того как его соединение переместилось на новые позиции на юго-западном фланге, устроился в комплексе землянок, безукоризненно спланированном одним из офицеров его штаба. Командир Курта Ребера, капеллана, выполнявшего также обязанности врача 16-й танковой дивизии, приказал вырыть себе очень большой блиндаж, в который втащили пианино, брошенное офицерами другого соединения. Там, под землей, откуда наружу не проникало ни звука, он играл Баха, Генделя, Моцарта и Патетическую сонату до минор Бетховена. Исполнение было красивым, хотя и исступленным. «Он продолжал играть, даже если стены сотрясались от близких разрывов и с потолка сыпалась земля».
[689]
Командир 16-й танковой не встал из-за инструмента даже тогда, когда вошедшие офицеры доложили, что бой идет у входа в блиндаж.
