Чего это он, в самом деле? Теперь надумал поиграться в злого доктора и доброго напарника в одном липе? Не верю, как говорил товарищ Станиславский.
— Изломы вовсе не люди, как многие считают. А уж то, что они не живые в обычном смысле этого слова, — это точно. Зуб даю.
— А кто они? — с плохо скрываемым любопытством уточнил я. Всегда интересно знать, с кем ты на самом деле повстречался на жизненном пути и даже остался после этого жив.
— Парастабильные матрикаты, вот кто.
— Ага.
Я помолчал, силясь переварить услышанное. Но с ходу не переварил.
— Парастабильные кто?
— Мат-ри-ка-ты, — по складам, для тупых повторил Гордей. — «Матрицу», надеюсь, видел.
— Конечно, — подтвердил я. И с готовностью продолжил: — Матрица превыше всего, все мы в Ней, а Она в нас, да сгинет проклятый агент Смит!
— Аминь, — кивнул Гордей.
Нет, все-таки эти ученые — большие чудаки.
Я никогда не уставал повторять за одним великим человеком: если яйцеголовые не знают, как объяснить свойства какого-нибудь хабара и даже вообще не понимают, что перед ними, они тотчас начинают бешено вращать извилинами и не спать ночами. И так, пока не придумают ему какое-нибудь сверхумное название позаковыристей. Экстраполяторы всякие, матрикаты- сурикаты-суррогаты-пестициды.
Да канца!
После этого сразу успокаиваются и живут себе дальше как ни в чем не бывало.
И тут я повел себя даже не как чудак, а совсем на другую букву. Я опустился перед изломом на одно колено — типа, посвяшен в рыцари его клешней, ага! — и проникновенным голосом произнес, с чувством, толком и расстановкой:
— Спи спокойно, чертов богомол. Больше никого ты уже не ударишь, не проткнешь и не сожрешь. Ты думаешь, тот, кто тебя послал, побеспокоился о тебе хоть на минуточку? Представил, что будет, если ты попробуешь нанести хоть малейший вред обладателю великой Карты?
Гордей и Анка смотрели на меня в полнейшем ауте. Такого изумления я давно не видел на физиономии нашего мудрого очкарика. И я им наслаждался в полной мере.
— Фигу с маслом! Вот теперь ты валяешься тут, а я стою над тобой и смеюсь тебе в твою поганую морду. А знаешь, чего я хочу сейчас больше всего на свете?
Излом, понятное дело, не ответил. Но я и не нуждался в дискуссиях.
— У меня руки чешутся исполнить свое последнее желание, ты, великий любитель подкарауливать людей под землей. И сейчас я с огромным удовольствием это сделаю.
Я протянул руку, намереваясь хорошенечко, от души щелкнуть поверженного мутанта по носу. И тем восстановить справедливость, попранную этой продажной тварью нагло и коварно.
Его глаза были неподвижны. Я не разглядел в них ни зрачка, ни белка, ни желтка, Черный Сталкер его побери.
И я без всякой задней мысли протянул руку.
Нет, его глаза не раскрылись.
И сам он остался лежать как куль тряпья в плаще аристократа.
Но кто, кто, скажите на милость, когда-то клятвенно убеждал меня, что у излома нет зубов, поскольку он — типичный представитель кровососущих мутантов?
Движение его пасти было столь молниеносным, что я еле успел отдернуть руку. Но, увы, не всю. Зубы излома, длинные и острые, глухо клацнули и ухватили меня за рукав. А точней — за шнурок фенечки.
Это был тот самый музыкальный брелок, подаренный мне еще на панковском фестивале в Ужгороде. Я всегда надевал его в Зону в качестве амулета. И он еще ни разу в жизни меня не подвел.
Анка завизжала, я заорал от избытка чувств. А Гордей хладнокровно вскинул «Калашников» и выпалил прямо в пузо ожившему-вдруг излому добрую порцию стального гороха, на полдник.
Излом всхрапнул, дернулся и по инерции сорвал с моей руки злополучный брелок. А может, наоборот — счастливый?
Его глотка вздулась, сократились горловые мышцы — и в следующий миг мой драгоценный музыкальный, суперкамертонный брелок исчез в пасти мутанта.
— Отдай! — заорал я вне себя от ярости и еще не пережитого потрясения. Верни брелок, с-с-су…
Судя по всему, это была последняя вспышка жизненных сил остывающего тела дьявольского богомола в получеловеческом обличье. По нему тотчас пробежала волна судорог, из пасти вырвался удушающий смрад — типа последний выдох убиенного, трамплинчик отлетающей в небеса его поганой сути. После чего излом дважды дернулся и затих.
А я во все глаза таращился на его пасть.
— Может, он еще застрял там, между зубов? — с надеждой предположил я. И зашарил на боку в поисках десантного штык-ножа. Да за свой брелок-амулет я ему всю пасть расковыряю, ни один-дантист потом не исправит!
— А что это было? Что он у тебя откусил? Палец? — с горячим любопытством и даже какой-то садистской жаждой кровавых зрелищ затормошил меня Гордей.
— Сам ты палец! Что надо, то и было, понял?
В следующую минуту внутри излома, между горлом и грудиной, там, где, по некоторым поверьям некоторых идиотов, у нас как раз и располагается душа, что-то невнятно булькнуло. Потом еще и еще раз.
А затем в районе отсутствующей души излома, которой у него скорей всего никогда и не было, неожиданно раздались далеко, глухо, но вполне узнаваемо моим чутким музыкальным ухом гнусавые звуки.
Шесть нот, знакомых всякому человеку, хоть раз в жизни крутившему гитарные колки в правильных направлениях.
— Ми… си… соль… ре… ля… ми.
И уже окончательно наступила тишина.
Через полчаса, когда я обрел способность вновь передвигаться, пусть охая и стоная, но в вертикальном положении, мы покинули этот мрачный подвал. Точней, Анка с Гордеем ждали меня уже на выходе из коридорчика, куда всего лишь два часа назад дернул меня излом сунуть свой нос.
На прощание я пнул лишенное признаков жизни тело мутанта и отдал ему последний наказ.
— Прощай, излом. Теперь ты — первая панк-гитара мира и окрестностей. Смотри же, не подкачай там у себя, в аду. А на земле ты свое уже отыграл.
С этими проникновенными словами прощания на устах я побрел вслед за напарниками. И следующий час нашего блуждания в подземельях согласно карте и здравому смыслу они тактично молчали.
А потом, истратив полмешка гаек и четыре фонарных аккумулятора, мы наконец добрались до конечной цели нашего путешествия. Если только старый гриб Стервятник не посмеялся над нами. А он, судя по тому, что рассказывали старожилы Зоны, вполне способен на это даже из могилы.
* * *
Низкая, окованная железом дверь, указанная в плане прямоугольничком с буквой «V», была заперта на смешной висячий замок с проржавленной дужкой. Несколько ударов автоматным прикладом, и она со скрипом отворилась. За дверью сразу начиналась каменная лестница. Она довольно-таки круто забирала вниз. Оттуда, из непроглядной темени, кисло пахло гнилым сеном, воняло безнадежно испорченной капустой и тянуло фосгеном застарелой мочи.
