Полумертвый от усталости Злодей налег на хомут и с места затрусил мелкой, скупой рысцой.
Чуркин стоял у своей телеги, провожая его насупившимся взглядом.
– Стой! – вдруг заорал он.
Федька, не оглядываясь, стегнул Злодея.
– Стой, говорю, кривой черт! – еще громче закричал Чуркин и, прыгая через лужи, догнал Кривого.
Федька остановил Злодея и, зажав в руке толстый кнут, повернулся к Чуркину:
– Ну, что лезешь?
– Подпругу подтяни, спину натрет. Лошадь испортишь, – еле переводя дух, выговорил Чуркин. – Ладно, сиди, я сам подтяну, – остановил он Кривого.
До батареи оставалось версты две открытого пространства. Дорога Злодею была хорошо знакома. Он успел перетаскать по ней не одну сотню пудов клади.
Колеса по ступицу уходили в липкую грязь. Но Злодей, не нуждаясь в понукании, тянул из последних сил.
– Ну, ну, браток, не выдай. Скоро отдохнем, – подбадривал его Кривой.
Вдруг Злодей, оглушенный и осыпанный землей, споткнулся и зарылся головой в грязь. С трудом удержался он на коленях и не свалился на бок. Никто его не понукал и не помогал встать. Удила безжизненно лежали во рту. Злодей с трудом поднялся сам и оглянулся назад.
Сиденье пустовало, но на земле у самых своих ног он увидел Федора. Он лежал, раскинув руки, лицом в луже, и не двигался.
Злодей обрадовался передышке и спокойно стоял, наслаждаясь отдыхом.
Федька продолжал лежать лицом в луже, которая за это время из серой стала красной. Красный цвет притягивал Злодея, он не мог оторвать от лужи глаз. Осторожно попятился он назад и, наклонив голову, обнюхал Федьку. Неожиданно в нос ударил терпкий и противный запах. За последние дни этот запах встречался Злодею не раз. Красная лужа наполнила его отвращением и страхом. Он захрипел и бросился в сторону, дрожа каждой своей шерстинкой.
Кося глазом и хрипя, словно боясь, что Кривой, как волк, вскочит и вопьется ему в горло, Злодей далеко обошел Федьку и понесся по дороге, вздрагивая и поминутно оглядываясь назад.
Снаряды подоспели как раз вовремя.
* * *
Измученного и отощавшего Злодея Палкин разыскал только через два дня и повел его в обоз. Жеребец плелся за Палкиным, спотыкаясь на каждом шагу, как слепой. В обозе ему дали овса. Он ткнулся в овес губами, набрал полный рот, но разжевать крепкие зерна не мог.
– Ничего, пройдет, – решили обозники.
В тот же день обоз возвращался в Петроград. На рассвете тронулись в путь. Злодей, опустив голову, шел в хвосте, привязанный к последней повозке.
Проехали верст десять.
– Остановись! – закричали сзади.
Обоз остановился. На мерзлой земле, вытянув ноги, лежал Злодей.
Возчики, столпившись вокруг, стояли молча, не решаясь сказать последнее слово.
Злодей, гордость и украшение обоза, лежал, вытянув ноги и откинув голову, и даже не пытался подняться. Глаза у него были закрыты, и только чуть-чуть шевелились губы, пропуская тихое и ровное дыхание.
– Может, поднимется еще? – сказал один. – Ну, вставай! – дернул он его за уздечку.
Злодей открыл глаза и равнодушно, словно недоумевая, зачем к нему пристают, глянул на людей и снова закрыл их.
– Ненадолго пережил Федьку, – сказал кто-то.
– Как же с ним быть? – спросил Палкин. – Пристрелить или пускай уж сам…
– Если б знать, что скоро. Лучше бы оставить, – посоветовали обозники.
Загромыхали колеса. К толпе подъехал на Митьке Чуркин.
– А ну, посторонись, – сказал он.
– Ты что? – удивился Палкин.
– А ты что? – спросил Чуркин.
Митька наклонил голову и обнюхал врага без всякой злобы.
– Клади на воз, – приказал Чуркин.
Возчики, словно обрадовавшись, что развязка откладывается, быстро положили Злодея на телегу.
– Ни к чему это, – сказал Палкин. – Покойник он.
– Молод ты, горяч больно. Такими бросаться – скоро пробросаешься. Я, может, сорок лет с конями прожил, а такого впервые встретил. Попытка, говорят, не пытка, – заключил Чуркин.
Обоз двинулся дальше. Впереди, старательно объезжая выбоины, ехал на Митьке Чуркин. Злодей неподвижным бурым холмом лежал на телеге. Два десятка исхудалых лошадей плелись следом.
* * *
Злодей выжил. Он болел всю зиму, но к весне уже твердо стоял на ногах. В мае его первый раз запрягли в легкую коляску. Он пошел хорошей, размашистой рысью, но прежнего сердца в нем уже не было. В обозе решили, что он еще не вошел в полную силу после болезни. Но проходили недели, месяцы, а Злодей не менялся.
Теперь это была обыкновенная хорошая лошадь, каких много. В этой умной могучей машине подменили самую существенную часть ее – горячее сердце наследственного рекордиста и чемпиона.
Шло время. Менялись люди. Давно уехал горячий защитник Злодея – Палкин. Новые люди, не знавшие прежнего Злодея, не понимали, почему с ним надо нянчиться. Очевидцев былых подвигов Злодея в обозе почти не осталось, и рассказы о них считали «охотничьими». В обозе по-прежнему работал Чуркин на своем Митьке. Но Чуркин от рождения красноречием не отличался и защитить Злодея не мог. Умри Злодей тогда, на Московском шоссе, он надолго бы остался легендарной лошадью. У конных людей крепка память на выдающуюся лошадь. До сих пор живы неписаные рассказы о силе, резвости и характере лошадей, современников наших прадедов. Нередко можно услышать горячий спор о форме отметин на лошади, павшей лет пятьдесят назад и никем из участников спора не виданной.
Злодей пережил свою славу и продолжал существовать. Его приспособили к пролетке. Как экипажная городская лошадь он был еще хорош. Бегал он без огонька, но на хорошем ходу и отличался послушным характером.
В Злодее исчезла инициатива. Прежде – и на ипподроме, и в обозе – он умел сочетать волю ездока со своей, и тогда он был талантлив. Теперь он только знал свое ремесло.
Злодей мог пройти несколько верст резкой рысью, но глаза оставались спокойными, без тени возбуждения. И он сразу легко и послушно останавливался по первому требованию.
Он не оглядывался по сторонам и не косил, как прежде, глазами на каждую проходившую лошадь.
Каждый день мог меняться конюх, и он одинаково охотно и равнодушно мог подставлять бока под любую щетку.
Как-то Чуркин увидел во дворе, как встретились два врага. Злодей стоял, привязанный у конюшни. Мимо проходил Митька. Увидев Злодея, он прижал уши и насторожился, но бывший соперник посмотрел на него таким равнодушным и отсутствующим взглядом, что Митька отвернулся и спокойно пошел своей дорогой.
– Покойник, как есть покойник, – прошептал Чуркин.
