Браслету исполнился год, когда в жизнь его вошел новый человек – тренер. В обычное время прогулки Браслета вывели в манеж. На этот раз к его уздечке привязали длинную веревку – корду. Незнакомый Браслету человек, стоя посреди манежа, держал в руках другой конец веревки. Он громко, словно откупоривая бутылку, щелкнул языком. Конюх дернул за недоуздок. Браслет вздрогнул и пошел по кругу. Конюх бежал рядом, держась за уздечку. Тренер, щелкая языком, покрикивал: «Хоу! хоу!..» На втором кругу конюх отстал. Браслет пошел один.
Скоро он познакомился с беговой сбруей и научился ходить на вожжах. Опытный и вдумчивый тренер умело прививал ему трудовые навыки, необходимые для его будущей беговой карьеры на ипподроме. Жеребенка не перегружали работой.
«Главное в тренировке – это заставить жеребенка любить работу», – говорил тренер. Браслет был на редкость способным учеником, и тренер не мог им нахвалиться.
* * *
Чрезвычайно важное событие случилось с Браслетом, когда ему перевалило за год. Утром, как обычно, на жеребенка накинули сбрую и вывели в манеж. Браслет деловито шагал, потряхивая головой, как взрослая лошадь. На кругу его остановили. Тренер непривычно туго затянул ремни седелки. Неожиданно сзади, над спиной Браслета, мелькнули в воздухе две толстые палки. Браслет рванулся вперед, увлекая за собой державшего его конюха. С большим трудом его удалось успокоить и поставить на прежнее место. Повернув голову, он недоверчиво оглядывался назад. К нему подкатили беговую качалку с высоко поднятыми оглоблями. Качалку Браслет видел много раз, и она его не пугала. Но когда снова повисли над спиной оглобли, Браслет сжался и задрожал. Оглобли мучительно напоминали два толстых хлыста. Хлыста он боялся и ненавидел его всем пылом молодой породистой лошади.
Когда Браслета запрягли в качалку, конюх снял с него недоуздок. Тренер стал позади качалки и тронул вожжи. Браслет шагнул вперед, но следом за ним потянулась качалка, и он сразу остановился. Качалка мешала свободно двигаться. Тренер подошел к нему, долго гладил по шее и угостил сахаром. Сахар Браслет съел охотно, но двинуться с места боялся. Тогда конюхи взяли его с двух сторон под уздцы и потянули за собой. Тренер подобрал вожжи и, настойчиво щелкая языком, посылал его вперед. Браслет уступил. Качалка двинулась. Браслет шел в корню, два конюха – в пристяжке. Скоро пристяжные отпали. Браслет пошел один. На следующий день он спокойно дал себя запрячь и послушно пошел по дорожке. На третьем кругу качалка вдруг стала очень тяжелой. Чуть замедлив ход, Браслет оглянулся, – в качалке сидел тренер. Браслет не остановился. Такой груз уже был по его силам.
Глава вторая
Голая болотистая равнина, слегка запорошенная снегом. Месяц скользит по ухабам туч. Горячая тройка несется по промерзлой дороге. Серебряный набор на малиновой сбруе. Серебряная дуга у коренника. Тяжелые серебряные кисти свисают у пристяжных. Валдайский колокольчик заливается под высокой резной дугой. Валдайские бубенчики булькают без умолку на серебряных ошейниках пристяжных, Сенька сидит на козлах. На нем синий ямской халат, перетянутый широким малиновым поясом. Шапка с малиновым верхом и серебряным позументом. Вожжи малиновые с помпонами. Комья снега из-под копыт пристяжных с грохотом колотят по лакированным крыльям саней.
Грохоча и храпя, мчатся кони. Кольцами завились пристяжные. У коренника круторебрый стан. Сухие, короткие ноги. Шея тонкой лентой изогнулась под высокой дугой. Небольшая, точеная голова с огненными навыкате глазами. Тройка хорошо съезжена. Ноги коней отбивают равномерный ритм. У Сеньки от быстрой езды захватывает дыхание. Холодный ветер колет и щиплет лицо. Сенька молодцевато тряхнул головой и, приоткрыв рот, набирает воздух. Еще секунда – и лихой ямской присвист покатится, переливаясь, по снежной равнине. Но вот большой ком снега с размаху ударяет его в лицо и залепляет рот, и мгновенно холод, как петлей, сдавил горло. Сенька задохнулся и озяб. Окоченели руки. Пальцы уже не чувствуют больше вожжей. Тройка подхватила и понесла. Сенька испуганно оглянулся на седока. Сильно кидает и трясет сани. Седок, Лысухин, сидит неподвижно, ничего не замечая. У него низко на лоб надвинута шапка и поднят воротник. Сенька хочет крикнуть: «Помогите!» – и не может.
Тройка шарахнулась в сторону, ковровый возок летит под ухаб. Падая, Сенька заметил, что посредине дороги в луже застывшей крови, ничком, лежал человек.
«Отец», – узнает лежащего Сенька. И в то же мгновение летит кувырком.
Сенька очнулся. Сел и долго не мог понять, что с ним и где он. Руки нащупали сено. Сено набилось в рот, уши и за рубашку. Сенька окоченел от холода. «Приснилось», – догадался и обрадовался он. На стене раскачивался фонарь, освещая внутренность товарного вагона, связки сена, мешки с овсом и Браслета II, привязанного за перегородкой. Колеса, лязгая, стучали по стрелкам. В открытом люке мелькали огни фонарей.
Поезд, в котором трехлетний Браслет и семнадцатилетний Сенька ехали на выучку к знаменитому наезднику, подходил к Петербургу.
Скоро незнакомые люди выгрузили Браслета и повели на новое место. Город еще только просыпался. Но Сеньку и Браслета он глушил шумом и пугал суетой. Браслет шарахался на каждом шагу и, сдерживаемый с двух сторон на поводах, шел, неловко переступая застоявшимися ногами. Сенька вздрагивал от каждого автомобильного гудка и испуганно водил по сторонам глазами. Казалось, что у него вот-вот, как у Браслета, задвигаются от испуга уши.
Скоро их привели на огромный двор, в глубине которого расположились ряды кирпичных красных конюшен. Конюшни и двор Сеньке напоминали завод. Городской шум сюда едва докатывался. По широкому кругу водили взмыленных лошадей. В конюшнях лошади хрупали корм.
Браслета поставили в просторный, светлый денник, сияющий чистотой и порядком. Браслет вертелся по деннику, недовольно фыркал и пытался заглянуть в широкое – на полстены – окно. Сеньку отвели в общежитие. В комнате, величиной с денник, в ряд стояло полтора десятка кроватей-топчанов. Сенька устроился в углу на полу. Вечером, когда возвратились с работы конюхи, оказалось, что этот угол уже занят. Тогда Сенька переселился к самой двери. На пол бросил мешок, набитый сеном, а взамен одеяла ему дали старую, но не очень дырявую попону, насквозь пропитанную лошадиным потом. Из дверей дуло. В потемках сожители часто натыкались на Сеньку и не раз больно давили ему руки и ноги. Сенька терпел и не жаловался, но как-то сильно подвыпивший конюх, споткнувшись о спящего Сеньку, свалился и зашиб себе ногу. Поднявшись, он сгреб Сеньку за ворот и вынес за дверь вместе с потрохами – мешком и попонкой. Над мальчиком сжалился ночной сторож конюшни Рыбкин и приютил его до утра.
С этой ночи и началась дружба Рыбкина с Сенькой. Рыбкину перевалило за восемьдесят. В прошлом Рыбкин – один из лучших русских наездников. Теперь очень трудно было бы представить его в этой роли. Никогда не отличавшийся большим ростом, он к старости сморщился и стал еще меньше. Зимой и летом ходил он в высоких, не по росту больших валенках, плисовых шароварах, в тиковом пиджачке и картузе с большим козырьком, в праздничные дни надевал еще добротный синий казакин, крытый гвардейским сукном. Картуза он никогда не снимал. Лицо у Рыбкина маленькое, сморщенное, но всегда чисто выбритое. На этом маленьком, обыкновенном лице одна запоминающаяся «деталь» – усы. Это были самые обыкновенные усы, в меру длинные, свисающие книзу. Но у старика была дурная привычка: непрерывно жевать. Жевал он даже во сне, медленно, непрерывно двигая губами. По движению усов Сенька скоро научился безошибочно узнавать настроение старика. Если усы двигались быстро – значит, старик был чем-то недоволен и сердился. При хорошем настроении усы путешествовали плавно, не спеша, с задержками на конечных пунктах маршрута. Со стороны казалось, что усы живут своей особенной, отдельной от Рыбкина жизнью.
