Словно гончий пес Роланд пустился по следу.
Он сутками не отходил от микроскопа. Он не появлялся к обеду и практически не спал. Он искал подтверждения своей гипотезе.
Найти их было не легче, чем разыскать в саванне льва, обнаружив под баобабом клок его вылинявшей шерсти. Поскольку еще в воздухе на «Дюрандале» произошел мощный взрыв. Все, что осталось от истребителя, помещалось в восемнадцать пластиковых коробок…
Но Эстерсону все-таки повезло.
Не прошло и месяца, как он обнаружил неопровержимые доказательства того, что в камере сгорания левого двигателя имелся свищ, через который вырывалась наружу струя раскаленного газа. Она-то и срезала злополучный канал, тот самый, толщиной с бревно…
Остальное было делом техники.
На сей раз он лично контролировал изготовление каждой гайки. По его приказанию двадцать человек день и ночь многократно проверяли качество комплектующих. Во многих случаях – по разработанным конструктором лично уникальным методикам. Эстерсон следил за каждым движением рабочих и автоматов в сборочных цехах.
Конечно, с такими нововведениями дело двигалось медленно. Рабочие роптали, начальство выло в тихом бешенстве. Но Роланду было плевать.
Прошло еще три месяца. Новый «Дюрандаль» был почти готов.
Члены «команды Эстерсона» ходили окрыленные. Ведь теперь у них появилась надежда в обозримом будущем попасть домой.
Поль Виллардуэн, руководитель секции филдеров, даже хвастался, что вдвое снизил дозу «пилюлей счастья».
Грузинский набрал пару кило и увлекся инженером-системотехником Ким Фризвальд, пергидрольной блондинкой с томным грудным контральто, соотечественницей Эстерсона. Ким была всего на десять лет старше Грузинского. В порыве женолюбия ее даже можно было назвать «сексапильной».
Сеньора Талита обратилась к реализму и написала портрет своей кошки. Это был прогресс – и в художественном смысле, и в психиатрическом.
Но сам Эстерсон был на взводе.
Во-первых, знал он цену всем этим «надеждам на возвращение», всей этой «окрыленности».
В прошлый раз, когда подходила к концу работа над пятым прототипом, все тоже ходили как обкуренные.
Ждали и верили.
Пели песни. Молились.
Считали минуты до старта.
А потом? Что было потом? О, потом была огненная хризантема в небе над пустыми трибунами, бесноватый генерал Родригес, расформирование лаборатории в Санта-Розе, перевод спаянного трудового коллектива на проклятую Цереру, которая хуже концлагеря. Кто поручится, что в этот раз будет иначе? Кто гарантирует, что вся проблема была в том свище, в электронном канале?
Ну разве что Господь Бог лично.
А во-вторых… Роланд не мог точно сформулировать для себя, что именно во-вторых.
Он чувствовал какое-то внутреннее давление, какой-то катастрофический душевный неуют.
Чем он был вызван? Мыслями о брошенном сыне, который, дурачок, даже не подозревает, кто его настоящий папа? Предчувствиями близкой старости? Тем, наконец, в чем он сам страшился себе признаться: ему остохренели истребители, любые истребители и даже прекрасный, совершенный «Дюрандаль»?
Так или иначе, Эстерсон начал проводить свободные вечера (а они у него теперь появились, ведь истребитель уже стоял под покраской) в баре при космодроме.
Впервые в жизни он даже выучил несколько названий спиртных напитков сверх традиционных «Абсолюта» и «Столичной».
Его фаворитом стал коктейль «Так сказал Заратуштра».
В его состав входило топленое верблюжье молоко, жженый сахар и тростниковая водка. Это был самый популярный спиртной напиток Конкордии.
И хотя во всем остальном Эстерсон считал население Конкордии, в просторечии также именующейся Клоном, зашифровавшимися психами, самое место которым – в дурдоме, он вынужден был признать, что в данном случае Заратуштра говорил дело.
Однажды вечером, когда Эстерсон сидел за стойкой полупустого бара над третьим «Заратуштрой» за вечер, к нему подсел лысоватый щуплый мужчина предпенсионного возраста.
По виду – типичный «батяня» элитной сборочной бригады, завербовавшейся на Цереру подрубить деньжат.
Немного затурканный, немного потрепанный, с пивной кружкой в руке. Разве что глаза у него были по-мальчишески задорные и умные. Впрочем, в глаза ему Роланд тогда еще не заглядывал.
– Вы не против, если я угощу вас пивом? – галантно спросил «бригадир».
– Я не пью пива, – холодно сказал Роланд и, спохватившись, добавил: – Но за предложение спасибо.
– Не пьете пива? Тогда я могу угостить вас водкой.
– С недавних пор я перешел на коктейли, – буркнул Роланд.
– Тогда я могу угостить вас коктейлем! Но если вы откажетесь в третий раз, мне, конечно, придется уйти. Не нравится мне роль назойливого завсегдатая питейного заведения. – «Бригадир» лукаво усмехнулся.
– Но вы ведь ее играете, эту роль? – Роланд пожал плечами.
Для настоящего бригадира его собеседник изъяснялся слишком кудряво. Неужто агент вражеских спецслужб или, что еще хуже, спецслужб своих – глобальных или корпоративных?
– Я играю ее только потому, что хочу выпить с Роландом Эстерсоном.
– Вы даже знаете, как меня зовут?!
– Церера слишком маленькая. Она просто не может себе позволить сохранять настоящее инкогнито своих обитателей. Ну, вы меня понимаете…
– Понимаю, – быстро согласился Роланд. – Но я лично не знаю, как вас зовут.
– Разрешите представиться, – церемонно сказал «бригадир». – Пан Станислав Пес.
От этого известия у Эстерсона нефигурально пересохло во рту.
Станислав Пес, знаменитый инженер-параметрист, гордость концерна «Дитерхази и Родригес». Ведущий специалист по управлению динамикой полета. Да это же его монографию «Обеспечение стабилизации и управление движением летательного аппарата в условиях ужесточения динамических схем и в отсутствие резервов по параметрам» он пять лет назад, во время работы над эскизом первого прототипа «Дюрандаля», просто зачитал до дыр!
И хотя Пес посвятил свое исследование вовсе не полету истребителей, а посадочным эволюциям фрегатов, информация, которую почерпнул Роланд из той закрытой ведомственной книженции с разлапистым грифом «СС», оказалась воистину неоценимой.
Вот уж неожиданность так неожиданность!
– Станислав Пес – это вы? – только и смог промолвить Эстерсон.
– А что, не верите?
– Честно говоря, не верю, – энергично замотал головой конструктор, словно бы силясь развеять наваждение.
– А что, если бы я представился Санта Клаусом, поверили бы?
– Если бы предъявили свой мешок с подарками – поверил бы.
