Наши шансы были бы немного лучше, если бы мы все годы аспирантуры занимались завязыванием знакомств с потенциальными работодателями. Но мы были немного наивны и думали, что важнее качество диссертаций. Я к тому же провел очень много времени в поле. Теперь мы пытались наверстать упущенное, публикуя результаты и выступая на конференциях. Но публикация научных статей – процесс долгий, иногда растягивающийся на годы. В конце концов несколько моих статей вышли в престижных научных журналах, а статья, основанная на главе диссертации с обзором “песен” разных видов крокодиловых, даже была признана лучшей студенческой работой года по герпетологии. Но это еще ничего не гарантировало.
Вакансий для математиков было раз в десять больше, чем для биологов, и конференций у них тоже больше. Настя тратила так много времени на заполнение анкет и поездки по стране, что сильно переутомлялась и всерьез рисковала здоровьем. А мне все еще приходилось много работать над диссертацией, так что в эту весну я побывал только на двух конференциях. Там я услышал много интересного – например, доклад студентов, которые прикрепляли маленькие видеокамеры на загривок аллигаторам и обнаружили, что аллигаторы – намного более активные охотники, чем предполагалось раньше, и летними ночами ловят под водой рыбу, крабов и прочую мелочь каждые несколько минут.
Как я ни устал от жизни в кабинете и необходимости каждые две недели проводить по тридцать часов за рулем, ездя в Ноксвилл и обратно, я знал, что буду скучать по Майами. Не только по климату и фауне, от аллигаторов до гекконов в квартире, но и по замечательным коллегам в университете и по преподаванию, которое доставляло мне большое удовольствие. Иногда студенты доводили меня до отчаяния глупейшими ответами на самые простые вопросы (один из них написал: “Если у N. одна дочь и десять внуков, значит, с точки зрения эволюции он неудачник, ведь внуки – это не его дети!”), но обычно они были вполне сообразительными и многому успевали научиться. Один раз мне попался настолько удачный маленький класс, что пришлось всем до единого поставить отличные оценки, хотя вообще-то так делать не полагалось. Среди студентов в этом классе был израильтянин по имени Ари, всерьез интересовавшийся ботаникой. Я еще не знал, что моя роль в его жизни не ограничится преподаванием.
За год до поступления в аспирантуру я провел два месяца в Пакистане и Афганистане в поисках полумифического зверя под названием шерстистая летяга. Это самая большая, самая высокогорная и самая редкая в мире летучая белка. Ни один натуралист не видел ее в природе, пока я не нашел ее волшебной зимней ночью в заснеженном пихтовом лесу на склоне восьмитысячника Нанга-Парбат, образующего западную оконечность Гималаев.
Поиски летяги часто приводили меня в глухие деревушки, где нога европейца не ступала со времени походов Александра Македонского. Местные жители проявляли ко мне живейший интерес, особенно если я упоминал, что являюсь атеистом – для многих мусульман монстром из страшных легенд. В одной деревне в пакистанском Кашмире я встретил парнишку по имени Сардар. Он учился в полуподпольном исламистском медресе в Пешаваре, готовившем боевиков для Талибана. У нас состоялось несколько интересных бесед о теологии, поучаствовать в которых собиралась вся деревня. Когда я прощался с ним перед уходом в долину, он вдруг спросил, нет ли у меня знакомых в Израиле. Он хотел вступить с ними в переписку, чтобы понять, что они на самом деле за люди.
В то время никто из моих израильских друзей не заинтересовался таким предложением. Через два года среди моих студентов оказался Ари, и я спросил его, не хочет ли он написать Сардару Ари согласился, и вскоре между ними завязалось оживленное общение. Когда я вернулся из Африки, Ари сказал, что они оба собираются приехать в Египет и познакомиться “живьем”. Прошло еще два года, и примерно за месяц до моей защиты я снова встретил Ари. Он был так рад меня видеть, что чуть не прыгал.
– Представляешь себе, – закричал он, – мы с Сардаром едем в Бостон!
– Почему в Бостон?
– Там разрешены однополые браки! Мы женимся!
Я пожелал им удачи. Пожалуй, это было мое самое большое достижение в области преподавания.
К марту диссертация была в основном готова. Она включала раздел “Благодарности”, в котором я перечислил свыше двухсот человек, помогавших мне с исследованиями. Вспомнить их всех было очень приятно – я словно отдавал старые долги.
Единственная глава, над которой я еще работал, была самая большая, с обзором “песен” разных видов. Мне все еще поступали данные от коллег, да и сам я продолжал наблюдения в нескольких зоопарках Флориды.
Особенно мне нравился небольшой зоопарк на северо-востоке штата с длинным корявым названием “Зоопарк Сент-Августинская аллигаторовая ферма”. Это было единственное место в мире, где содержались все виды крокодиловых, кроме нескольких недавно “разделенных”. Почти все исследователи поведения крокодиловых когда-либо там поработали. Я провел там много времени, подружился с директором и собрал немало данных по редким видам – узкорылому, новогвинейскому, священному и кубинскому крокодилам, а также по ложному гавиалу.
Одной из достопримечательностей этого парка была огромная колония цапель, розовых колпиц и древесных аистов. С деревянных мостков можно было заглядывать в многочисленные гнезда, иногда с расстояния вытянутой руки. Я давно заметил, что цапли часто выбирают для колоний деревья, растущие в прудах с крокодилами и аллигаторами в зоопарках и на крокодиловых фермах. Видимо, подобно африканским малимбусам, они пользуются крокодилами для защиты от хищников вроде змей, енотов и варанов. Надо полагать, эта защита для них достаточно важна, чтобы мириться с потерей птенцов, выпадающих из гнезд в воду, которых, естественно, мгновенно съедают.
Крокодилы, аллигаторы и кайманы часто плавают, толкая перед собой листья и веточки. Иногда это явно игра (почему-то особой популярностью для игр у крокодиловых пользуются красные и ярко-розовые предметы, например, плавающие лепестки цветов), в других случаях – возможно, часть брачного поведения. Но в Сент-Августине я заметил, что аллигаторы, жившие в пруду с колонией цапель, особенно часто неподвижно лежали на поверхности воды или на отмели с веточкой, аккуратно уложенной поперек носа. Я вспомнил, что наблюдал такое же поведение у болотных крокодилов, живших в пруду с большой колонией цапель в ^Мадрасском крокодиловом банке”. Весной цаплям, живущим в больших колониях, отчаянно не хватает веток для строительства гнезд: они начисто “подметают” окрестности колонии, воруют ветки из гнезд соседей и постоянно из-за них дерутся. Может быть, аллигаторы и крокодилы таким образом подманивают цапель? Джон Брюгген, директор парка, рассказал мне, что пару раз видел, как аллигаторы ловили цапель, потянувшихся за веточками.
Но это все же могло быть совпадением. Доказать, что аллигаторы способны специально использовать ветки в качестве охотничьих приманок, было бы очень здорово: по сути дела это был бы первый известный случай использования рептилиями орудий. Но я пока не мог придумать, как это сделать.
Одним из видов, за которыми я наблюдал в Сент-Августине, был сиамский крокодил. Это еще один из крокодилов Азии и Австралии, родственных гребнистому, но не столь крупных и живущих в пресной воде. Сиамский и гребнистый крокодилы легко скрещиваются, и их гибриды очень быстро растут, поэтому их часто выращивают в огромном количестве на коммерческих фермах Азии. Самый большой крокодил, содержащийся сейчас в неволе в США, – сиамско-гребнистый гибрид по имени Утан, живущий в крокодиловом зоопарке в Южной Каролине. Он длиной в семь метров, очень ленив, редко двигается и никогда не “поет”.
