– Попробуйте.
– Вы… серьезно? Или это так, фигура речи?
– Пробуйте. И узнаете: серьезно или так.
Вот черт! Он поставил меня в совершенно идиотское положение. Расспрашивать дальше – унизительно, а что он имеет в виду – непонятно. И любопытство разбирает… А вдруг попробую – и сразу кранты?
Но я нашелся:
– Неохота шлем снимать.
В ответ Ферван расхохотался.
– Молодец, Александр, не теряетесь! Ни в коем случае из Стикса пить нельзя. Ни в коем случае! Если бы вы попытались, я бы, конечно, вас остановил. Но мне хотелось знать, какой выбор вы сделаете… А теперь идемте.
А холодно же там было! Как, впрочем, и положено на берегах Стикса…
Я пошел за Ферваном. Двое автоматчиков снялись со своих постов и присоединились к нам, не догоняя, но и не отставая. Вероятно, с самого начала получили от Фервана четкие инструкции на все случаи жизни. И хотя наше приземление здесь выглядело чистым экспромтом, мне сделалось яснее ясного, что никакой это не экспромт, а часть тщательно составленной программы.
Полоска берега между Стиксом и скалами постепенно становилась все уже. В одном месте скалы вдавались прямо в реку, и я перестал понимать, куда же меня тащат. Или дальше мы пойдем по дну?
Ферван снял автомат с предохранителя.
Когда мы почти уперлись в скалы, он остановился и вяло отмахнул левой рукой.
Солдаты – тоже с автоматами на изготовку – обогнали нас. Один из них стал между нами и ближайшей скалой, а другой уверенно пошел вперед, будто намереваясь пробить горную породу головой.
И он ее пробил!
Он прошел сквозь скалу и исчез!
Клянусь мамой! И папой!
Ферван и второй солдат продолжали держать скалу под прицелом. Оба пружинисто присели. Казалось, егеря ожидают появления своего товарища как минимум в пасти саблезубого тигра, а то и в обществе пельтианского халкозавра.
Через минуту, однако, солдат вышел из скалы целым-невредимым. Автомат он беззаботно забросил за плечо – и позвал нас.
Ферван вздохнул, вернул оружие на предохранитель, и мы двинулись.
Когда я проходил сквозь камень, то не почувствовал даже легкого сопротивления, как будто передо мной вообще не было никакого материального объекта, а одна лишь его видимость.
Здесь все было как с Мутью, только наоборот. Муть снаружи не видно, а изнутри – видно. А скала снаружи виделась каменным хаосом, внутри же выяснилось, что большей части скалы вообще нет, а меньшая образует высокий свод над неглубокой полукруглой пещерой.
Сосредоточенное молчание Фервана начинало действовать мне на нервы.
– Да-а, хороший иллюзион, – сказал я. – А ваши энтли не придумали визоров для таких случаев?
– Придумали. Только никто почему-то не хочет надевать очки весом в семнадцать килограммов… Но довольно о технике! Я привел вас сюда, Александр, чтобы вы своими глазами увидели молельню манихеев.
Ферван провел меня в глубь пещеры, где параболический каменный свод смыкался с полом.
Дальше идти в полный рост было нельзя.
Ферван присел на корточки. Я последовал его примеру.
Здесь царил полумрак, но все-таки было достаточно светло, чтобы увидеть: в этом углу нет ровным счетом ничего, достойного внимания. Как, впрочем, и во всей пещере.
Возник оправданный вопрос: «Ну и?»
Но не успел я раскрыть рта, как Ферван достал мощную «всепланетную» зажигалку (курящим я его не видел – выходит, взял специально для такого случая?). Он выкрутил регулятор мощности до упора и щелкнул пьезоэлементом.
Полупрозрачное пламя с гудением вырвалось чуть ли не на полметра и ударило в шероховатый камень.
Проявляясь прямо из пустоты, перед нами возникли огненные буквы.
Кажется, это были обычные конкордианские козявки, то есть письменность фарси. Но из меня тот еще языковед…
Строк десять. Некрупными огненными буквами. Вовсе не пельтианский халкозавр.
Зарекался я ничему не удивляться, но пробрало меня, пробрало…
Чувство, которое я испытал в ту секунду, правильнее всего назвать священным трепетом. Не завидую я гостям библейского Вальтасара, перед которыми невидимый перст вывел на стене «Мене, текел, фарес»…
– Что здесь написано? – спросил я севшим, чужим голосом.
Ферван выключил зажигалку.
– Молитва. Очень древняя молитва, – вполголоса ответил он. – Я не могу прочесть ее целиком, это арамейский. Но я знаю начало:
«Гласу души внемлю я, что взывает из тела своего:
– Кто вызволит меня из тела моего, кто вынет меня из плоти моей?
Утесняема и томима я в мире сем,
В мире, который весь – ночь, ковами исполнен весь,
Узлами завязан весь, печатями запечатан весь —
Узлами без числа, печатями без конца…»
– Это… не зороастрийская молитва?
– Манихейская.
– Чья?
– Когда еще римские кесари воевали с персидскими шахиншахами, у нас появился лжеучитель, которого звали Мани. Его последователей принято называть манихеями… Это очень опасные еретики, враги всей жизни, какая ни есть… И мы, и римляне отправляли их на костры задолго до христианской инквизиции…
Говоря «мы», Ферван имел в виду персов, зороастрийцев, а не Великую Конкордию, которой тогда и в проекте не было. Равно как и Объединенных Наций, разумеется.
– Вот и все, Александр.
Я промолчал. Мне требовалось время, чтобы переварить информацию.
Ферван осторожно – чтобы не удариться головой о близкий свод – поднялся и попятился назад. Надпись постепенно тускнела.
Мы вышли из пещеры (а для внешнего наблюдателя – прямо из скалы).
Ноги стали ватными. Все-таки две атмосферы без жесткого защитного костюма – это не шутки.
Мой гид спешил вернуться к вертолету. Похоже, он тоже жалел, что решил ограничиться одним лишь баростатическим шлемом – Муть здесь была поганая, очень поганая…
И Ферван, и двое его солдат то и дело оглядывались. В самом деле, на берегах Стикса было почти так же неуютно, как в открытом космосе. До чего же паршивое место этот Глагол!
Но, наперекор всем «интуициям» и «недобрым предчувствиям», мы добрались до вертолета вполне благополучно.
– Не спешите снимать шлем, – сказал капитан, как только мы снова залезли в пилотскую кабину. – Здесь пока что те же две атмосферы, что и за бортом. Слышите жужжание? Началась автоматическая декомпрессия. Это займет минут пятнадцать… Пристегнитесь, взлетаем.
Больше Ферван не лихачил и вернул управление автопилоту. Машина шла по-прежнему над Стиксом, но теперь уже выше береговых скал и, стало быть, вне Мути.
