— Ну да, — ответил он, — все так говорят: мол, в кошках дело. А где, спрашивается, жить бедным птицам, если все деревья спилят? Нет, правда, пожалуй, брошу-ка я эту работу. Просто сил нет на все это безобразие смотреть!
Будь воля этого рабочего, он бы, наверное, предпочел людям деревья и птиц — нерасторжимое единство, священное. А от кошек он бы избавился, от всех разом.
Мое дерево он не искромсал, только подрезал сучья; и следующей же весной там вновь свили гнездо дрозды и, как обычно, прилетели мелкие птахи. Как-то раз одна залетела прямо в верхнее окно со стороны сада, в свободную комнату. И провела там целый день. Птичка так дружелюбно смотрела на меня, усевшись на спинку стула, с расстояния в один фут, почти глаза в глаза. У нее не было мотива бояться людей — пока. Я не открывала дверь из комнаты, а серая кошка так и рыскала по коридору. Позже в тот летний вечер, когда все птицы уже успокоились и уснули, маленькая птичка вылетела назад из окна и села на дерево, даже не опускаясь на землю. Так что все обошлось благополучно.
Этот случай напоминает мне одну историю, рассказанную дамой, которая живет на верхнем этаже семиэтажного дома в Париже, возле площади Контрескарп. Она считает, что путешествовать надо налегке, не обременяя себя излишним багажом, и быть готовой в любую минуту к переезду куда угодно. Муж у нее моряк. И вот однажды днем с верхушки соседнего дерева к ней в комнату залетела птица и не проявляла желания улетать. Женщина эта очень аккуратна, она не станет терпеть птичий помет. Но «что-то на нее нашло». Она разложила по полу газеты и позволила птичке проявлять свое дружелюбие. Птица не улетела на юг с наступлением зимы, как ей следовало бы; и вдруг моя подруга поняла, что взяла на себя большую ответственность. Если она теперь, зимой, выгонит птицу, та просто погибнет. А этой женщине надо было уезжать через пару недель. Она не могла оставить птицу. Так что она купила клетку и взяла птицу с собой.
Потом она рассказывала, представляя, как выглядела со стороны:
— Представь себе меня — меня! Меня! Приезжаю в провинциальный отель, в одной руке чемодан, в другой клетка с птицей! Это я-то! Но что мне было делать? Птица жила в моей комнате, значит, мне приходилось улещивать администрацию отеля и соседей. Меня стали воспринимать как очень гуманного человека — Боже мой! Старухи останавливали меня на лестнице. Девушки делились со мной своими любовными проблемами. Я вернулась в Париж и хандрила до весны. Потом с руганью вышвырнула эту птицу из окна и с тех пор всегда держу окна закрытыми. Ну, не вызову я теперь симпатии ни у кого, да и черт с ним!
Черная кошка забеременела во второй раз, когда котятам от первого помета только-только исполнилось десять дней. Я решила, что это вредно для ее здоровья, но ветеринар убедил меня, что все в норме. Самый младший из помета — а самые младшие по каким-то причинам часто обладают наиболее приятным характером, может, потому, что им надо своим обаянием компенсировать недостаток силы, которая в избытке досталась старшим братьям и сестрам, — попал в квартиру, населенную студентами. Он сидел на чьем-то плече возле раскрытого окна, когда в соседней комнате залаяла собака. От страха он непроизвольно выпрыгнул из окна с третьего этажа. Все в ужасе ринулись вниз, чтобы подобрать на тротуаре трупик. Но котенок спокойно сидел внизу и вылизывался. У него не было никаких повреждений.
Черная кошка, временно оказавшись без котят, спустилась из верхней комнаты и включилась в обычную жизнь. Вероятно, серая кошка предполагала, что черная навечно поселилась наверху и будет нести груз ответственности и материнства. Так что все поле действия в ее распоряжении. Но тут же поняла, что это не так; черная кошка может вернуться обратно в любой момент. Снова началась борьба за статус, и на этот раз итог был неутешителен для нее. Черная кошка приносила котят, она стала более уверенной в себе, и ее не так просто было запугать. Например, она не собиралась спать на полу или на диване, а только вместе с хозяйкой.
Эту проблему мы разрешили так: серая кошка спала в голове кровати, а черная — в ногах. Но будить меня имела право только серая. И теперь серая кошка разыгрывала представление исключительно ради своей соперницы: она меня дразнила, похлопывала лапкой, облизывала, мурлыкала и при этом все поглядывала на черную: ну-ка, смотри на меня. А что она выделывала при приеме пищи: смотри, смотри на меня. А когда охотилась за птицами: смотри, что я могу, а ты этого не умеешь. Я думаю, что в те недели обе кошки напрочь позабыли о существовании людей. Они воспринимали только друг друга, как соперничающие дети, для которых взрослые — просто легкоуправляемые продажные существа, находящиеся за пределами их собственного мирка, в котором ребятишки осознают только существование друг друга. Весь мир сужается до ощущения противника, которого надо побить или перехитрить.
Маленький, яркий, темпераментный и страшный мирок, как при лихорадке.
Кошки потеряли свое очарование. Они делали все то же, что и раньше, и вроде бы ничего не изменилось. Но обаяние ушло.
Что такое обаяние? Безвозмездное проявление грации, полученной от природы, бесконечно растрачивающей свои дары. В этом даре природы есть что-то тревожное, что-то недопустимое, что-то беспокойное, мы замечаем некую несправедливость: почему одним своим созданиям она дает намного больше, чем другим? И должны ли они возвращать то, что им дано? Обаяние — это нечто сверх программы, чрезмерный дар, необязательное качество, по сути дела, природа разбрасывается избытком своей энергии. Когда серая кошка катается по полу в луче падающего из окна теплого солнечного света: вся такая роскошная, чувственная, восхитительная, — это и есть обаяние, от этого зрелища просто горло перехватывает. Но когда серая кошка катается, совершает те же движения, не спуская прищуренных глаз с черной кошки, смотреть на это неприятно, и даже сами движения становятся какими-то жесткими, резкими. Черная кошка внимательно наблюдает, иногда пытается копировать что-то, к чему у нее нет прирожденной способности, делает это завистливо и украдкой, как будто ворует что-то, ей не принадлежащее. Если природа расточила свои дары на какое-то существо, как она по своему капризу сверх меры одарила серую кошку умом и красотой, тогда и серая кошка должна расточать свое обаяние так же щедро.
Так же щедро, как черная кошка растрачивает себя на материнство. Когда она возлежит среди своих котят, покровительственно и деспотично простирая над ними одну изящную черную лапку, глаза ее полузакрыты, мурлыканье исходит из глубины зева, она великолепна, щедра — и беспечна в уверенности в себе. А в это время бедняжка серая, превратившаяся в существо без пола, сидит у противоположной стены. Теперь уже она полна зависти и злости и всем своим телом, и мордочкой, и прижатыми к голове ушками говорит: ненавижу ее, ненавижу!
Короче, в течение нескольких недель обе кошки не доставляли никакой радости ни обитателям дома, ни себе.
Но потом внезапно все изменилось с отъездом в деревню, где ни одна из них еще ни разу не была.
Глава седьмая
У обеих кошек с перевозкой были связаны болезненные и страшные воспоминания, и я решила, что им не понравится путешествовать в ней. Поэтому запустила их свободно бегать по заднему сиденью автомобиля. Серая кошка тут же прыгнула вперед, ко мне на колени. Она была опечалена. Всю дорогу, пока мы ехали из Лондона, она просидела, дрожа и мяукая; от этого непрерывного пронзительного жалобного вопля у нас просто голова шла крутом. Черная же кошка сетовала тихо и скорбно, ее больше волновали собственные переживания, чем то, что происходит вокруг. Серая кошка взвизгивала каждый раз, когда видела в окне очередной автомобиль или грузовик. Так что я опустила ее вниз, к себе на ноги, откуда киске не был виден проезжающий мимо транспорт. Ее это не устроило. Она хотела видеть, откуда исходят столь пугающие ее звуки. В то же время серая кошка созерцала проезжающий мимо транспорт с отвращением. Она сидела, скорчившись, у меня на колене, поднимала голову, когда звук становился громче, видела черную вибрирующую массу механизмов, пролетающую мимо или улетающую назад, — и мяукала. Испытание кошки транспортом — весьма поучительный пример: ведь именно от этого мы отгораживаемся каждый раз, забираясь в автомобиль. Мы не слышим ужасного грохота, не замечаем тряски, рева, скрежета. Если бы мы ко всему этому прислушивались, то наша психика подверглась бы тяжелому испытанию, как у серой кошки.
