Джиенах предлагал любой секс, любые наркотики и любую
нейронную стимуляцию. То, от чего отказывалась Семья, было для этой планеты
нормой. Даже порнофильмы и эротические журналы здесь снимали вживую – а не
предлагали покупателям разрешенные министерством культуры компьютерные
инсценировки. Многих это привлекало – хотя машины производили для людей куда
более красиво поставленные и «снятые» зрелища. Организованные туристы были на
Джиенахе в полной безопасности. Их патронаж осуществляли самые влиятельные
кланы. Для одиночек проблем было больше.
Дач не стал брать такси – день только клонился к вечеру,
жара спадала, а до темноты было еще далеко. От космопорта до города они
добрались в вагончике монорельса, а от станции пошли пешком – по узкой ленте
тротуара. Не слишком хорошо одетая, но явно небезопасная пара – на поясе Кея
открыто висел «Шершень», а на груди побескивал жетон телохранителя личной
категории. Томми внушал прохожим опасения скорее спокойным взглядом, чем столь
же откровенно демонстрируемым «Шмелем».
Компания гопников, идущая навстречу, слегка притихла и
ускорила шаг. Девушка с повязкой пожизненного контракта на руке, опустила
глаза. Клан ее хозяина был не настолько силен, чтобы защищать всех своих рабов
– тем более, уже не слишком молодых и красивых.
– Плесень, – тихо сказал Дач, проходя мимо очередной
рекламы. Голографическое панно приглашало в клуб «всевозрастного
садомазохизма». Подобные были по всей Империи, но туда мазохисты приходили по
своей воле. Здесь ими почему-то оказывались пожизненные контрактники, нередко –
несовершеннолетние.
– Ага, – почти равнодушно согласился Томми. Его шестнадцать
лет и без того были недолгим сроком, но он помнил лишь пять последних лет.
Четыре из них прошли с Кеем на Джиенахе.
Дач глянул на юношу, но не сказал ни слова. Он знал, на что
идет, беря с собой мальчишку на анархическую планету. Либо его психика
закалится, станет непробиваемой для любой дряни, либо Томми превратится в
циничного подлеца.
До сих пор Кей не мог понять, что же произошло, и не возник
ли третий вариант – холодное безразличие.
– Я забегу, возьму пива, – Томми кивнул на открытые двери
магазинчика. Кей бросил взгляд на вывеску – магазин охранялся кланом Крим.
Вполне надежное заведение. В такое он рискнул бы отпустить Томми даже в самом
начале, когда ему было двенадцать.
– Мне пару темного, – останавливаясь сказал Кей. Ему не
хотелось рафинированной прохлады, после которой духота навалится с новой силой.
Томми побежал к двери – стройный темноволосый юноша, с еще
мягким по-детски лицом, в синих джинсах и футболке с надписью «Большая игра –
Смерть!», помогающей казаться своим среди джиенахской молодежи. Во взгляде,
которым проводил его Кей, не было любви – только привычная заботливость.
В конце-концов, надо ведь отвечать за тех, кого приручил –
хотя, видит Бог – тот самый Бог – своего маленького убийцу он приручать не
собирался.
Дач стоял на тротуаре, глядя в темнеющее небо. Будет дождь –
короткий, но все равно приятно. Краем сознания он фиксировал каждого прохожего,
оказавшегося слишком близко, неподвижные отблески окон и вращение детектора
оружия на перекрестке.
Профессионал его профиля и класса не расслабляется никогда.
9
Сон был кошмаром – но Кей забыл о нем, когда скрипнула дверь
и пришлось проснуться. Прежде чем вошедший Томми включил свет, прицельный луч
уже коснулся его груди нежным оранжевым пятнышком.
Секунду они смотрели друг на друг – Дач с кровати, Томми с
порога. Потом Кей спрятал бластер под подушку. Не «Шершень», на котором не
уснул бы и толстокожий булрати, а обычный «Шмель», излюбленную модель
профессионалов.
– Решил стать лунатиком, или увидел во сне псилонца? –
закипая спросил Дач. – Я два раза по одному человеку не промахиваюсь…
– Ты кричал.
– Что?
– Кричал. Это тебе что-то приснилось, – Томми пожал плечами,
выходя.
– Подожди, – Кей сел. Адреналин еще буйствовал в крови, но
теперь он вспоминал. – Что именно я кричал?
Томми заколебался. Потом, словно передразнивая голос Кея,
прознес:
– Не смотри на меня… Не смотри!
Кей вспомнил.
– Я пойду.
Дач посмотрел на часы. Четыре по стандартному циклу. На
Джиенахе короткие дни и ночи… за плотными шторами уже вовсю рассвело.
– Сядь, Томми.
Юноша присел на кровать. Спальня была маленькой – как все в
этой дешевой квартире. Дач рылся в тумбочке. Достал бутылку бренди и отхлебул.
Спросил:
– Будешь?
– Я же еще маленький, – с очаровательной улыбкой ответил
Томми.
– Не паясничай.
– Нет. Не хочу.
Кей поставил бутылку на пол, но пробку закрывать не стал.
– Ты еще собираешься спать?
– А что?
– Я хочу тебе кое-что рассказать. После этого ты не уснешь.
– Говори. – Томми зевнул. – После твоего вопля я бодр и
крепок.
Дач сделал еще глоток. Он казался скорее возбужденным, чем
подавленным.
– На самом деле я этого не кричал.
– Неужели?
– Тогда не кричал. На Хааране.
– Где тебя прозвали «Корь»?
– Вот именно. Понял, почему?
– Я глянул в медицинском справочнике, – в голосе Томми
появилось любопытство. – Ничего особенного… но тридцать шесть лет назад была
пандемия. Погибали в основном дети.
Их глаза встретились, и Дач кивнул.
– Молодец. У нас тогда была неделя… от силы две. И негласный
приказ – не оставлять живых. Колония должна была погибнуть вся, чтобы ни один
мир Империи больше не посмел переметнуться к чужим. Вся, понимаешь? Неделя
сроку, и никакого тяжелого вооружения.
Он потянулся к бутылке, но остановил руку.
– Десяток бомбардировщиков справился бы за день. А так…
двадцать тысяч добровольцев на планету с полумиллионным населением. Правда, у
нас были тяжелые танки… они и проутюжили всю их армию. Такую же скороспелую,
как наша. Все взрослые мужчины Хаарана… с дряным оружием в руках. Осталось
четыреста тысяч. Женщины и дети.
Томми передернул голыми плечами.
– Эта сука… прославленный подручный самого Лемака… полковник
Штаф… – голос Дача неожиданно дрогнул. – Он согнал гражданских в концлагеря…
импровизированные. Стадион, полный женщин с малышами, пустырь, обнесенный
колючкой под током и полный детей… Они шли как овцы. Ожидали сортировки и
ссылки. Он собрал их вместе, Томми! Понимаешь? Было бы легче по домам…
поодиночке. Но часть бы ушла, сообразила. Заселен был лишь один материк,
голимая степь, не спрячешься… но часть бы ушла.
