В Уставной грамоте великого князя Василия Дмитриевича Двинской земле от 1397 года (да, от хазарских времен прошло полтысячи лет, лесов и белок вряд ли за эти века стало больше, и ценность белки, скорее всего, несколько подросла – но сделаем и встречную скидку на то, что речь об относительно диких северных землях) устанавливаются, например, такие штрафы:
«А за кровавую рану тритцатъ бѣлъ, а за синюю рану пятнатцатъ бѣлъ»
[166]
.
То есть за рану платили тридцать «бел», а за синяк (!!!) пятнадцать.
Ранее, веке в XII, в берестяных грамотах Новгорода постоянно встречается выражение «ни векши» (векша это та же белка или веверица) – в том смысле, в каком мы говорим «ни копейки», а наши прадеды говорили «ни полушки» или «ни гроша»:
«Я не взял ни векши»
[167]
, «Не виноват ни векшею»
[168]
, «Не должен ни векши»
[169]
.
Вот что пишут о денежной системе Руси:
«Гривна (68,22 г) = 22 ногатам (3,41 г) = 25 кунам (2,73 г) = 50 резанам (1,36 г).
Что касается самой мелкой единицы этой системы – веверицы (векши), то она предположительно равна 1/3 резаны, т. е. в гривне содержится 150 вевериц
[170]
.
Итак, получается, что с «дыма» – не с личности, а с родовой общины – хазары брали одну пятнадцатую платы за синяк, треть процента от стоимости коня (конь стоил две гривны), единицу, вошедшую в поговорку своей незначительностью и малоценностью? Такое трудно вообразить в принципе, а в отношении державы, в которой доминировали иудейские торговцы-рахдониты – просто невозможно.
Между тем хазарская дань легкой не считалась.
«Iде Олегъ на Сѣвяры, и побѣди Сѣверы, и възложи на нихъ дань легъку, и не дасть имъ Козаромъ дани даяти»
[171]
.
Легче, чем «бела» на родовую общину, дани и не выдумаешь. Просто не было платежных единиц меньше, чем бела/веверица/векша.
Другое доказательство того, что дань «по беле» не считалась легкой – употребление этого оборота в «Слове о полку Игореве».
«А князи сами на себе крамолу коваху, а поганш сами, победами нарыщюще на Русьскую землю, емляху дань по беле отъ двора»
[172]
.
Можно ли сомневаться, что в данном случае певец употребил образ крайнего разорения, бедствия родной земли? Между тем его выражение практически дословно воспроизводит летописное описание хазарской дани.
Фрагмент Радзивилловской летописи с рассказом о хазарской дани
Библиография изучения фразы из «Слова» дает многое для понимания летописного текста. Отчасти экспрессия древнерусского поэта особенно выпукло обнажает нелепость толкования «белы», как платежной единицы (наиболее дешевой, как было выше показано). С другой стороны, здесь, вдали от скользкого «хазарского вопроса», исследователям оказалось проще заметить очевидное:
«Ю.Н. Сбитнев полагает, что под словом Б. следует подразумевать «рабыню»: каждый должен был отдать дочь, или жену, или сестру. Сходную точку зрения находим у Л. Е. Махновца, отметившего, что «половцы никогда не брали дани с Русской земли, ибо Русь им не подчинялась». Он высказывает догадку, что «автор под словом «бѣль» подразумевает «бѣлицю» – так на Руси называли женщину, девушку и замужнюю. Старопольское слово bia+ka означало не только белку, но и женщину. В думе поется: «Коли турки воювали – бѣлу челядь забирали». Белая челядь – женщины. Они были особенно ценной добычей. Если такую «данину» брали половци, нападая, «отъ двора», то это было подлинное горе»
[173]
.
И самое примечательное, что это объяснение – единственное, делающее литературно оправданным упоминание дани «по беле» в контексте «Слова» – находит подтверждение в тексте Радзивиловской летописи:
Как видим, написано – «по белой девице от дыма».
О ведущей роли рахдонитов, хозяев Хазарии, в торговле славянскими рабами, писали швейцарец Адам Мец, чех Любор Нидерле и наш соотечественник Д.Е. Мишин. Поэтому подобная дань для них была бы вполне уместна (не исключаю полностью, хотя и считаю весьма малой вероятность того, что «дань» хазарам могла быть такой же метафорой, как «дань» половцам – метафорой увозимых в регулярных набегах пленниц – или же, наконец, переосмыслением повинности подчиненных вождей отдавать дочерей в гарем кагана – об этом говорят арабские и армянские источники и русское предание о Черном князе и его дочери).
Но главного – что «бела», которую забирали в качестве дани хазары, могла быть только девушкой, а не «шкуркой» или «монетой» – этого, не впадая в категорическое противоречие с духом и буквой источников, отрицать невозможно.
О Святославе – «тюрке» и «работорговце»
К ряду околохазарской мифологии стоит отнести и постоянные попытки так или иначе очернить Святослава Игоревича, уничтожившего хазарского паразита. Стараются доказать чуждость князя славянам и русинам, его «разбойничье-кочевничий» якобы менталитет. В ход идёт всё – вплоть до описанной Львом Диаконом причёски Святослава – безбородого и с чубом на обритой голове.
Акт I. «Тюркская» причёска.
Вообще говоря, до конца XIX века никто особенно не сомневался, что причёска эта – славянская. Вплоть до сочинения Петра Васильевича Голубовского «Печенеги, торки и половцы», увидевшего свет в 1884 году.
«Вот как греческий историк описывает наружность нашего князя при свидании его с императором Иоанном Цимисхием: «Среднего роста, ни слишком высок, ни слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским носом, с бритою бородою и с густыми длинными висящими на верхней губе волосами. Голова у него была на совсем голая, но только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода… Этот способ убирать свою голову считается обыкновенно славянским, но есть некоторые данные, заставляющие усомниться в славянстве этого обычая и видеть тут заимствование у кочевых соседей. Трудно по малому количеству данных нарисовать портрет тюрка. С большим вероятием, однако, мы можем думать, что прическа была одинакова и у печенега, и у торка, и половца. Мы знаем, что печенеги носили бороды и длинные усы»
[174]
.
