Трое из них обрушились прямо на наш опорный пункт. И хотя они были прошиты очередями «Смерча», мощные наступательные гранаты в их конечностях уже стояли на боевом взводе.
Череда ярких вспышек поглотила и чоругов, и циклопов.
– Все взлетаем! – завопил я. – Они хотят подорвать реактор!
Я прыгнул вперед. Но на гулкую палубу уже не опустился – реактивные струи, бьющие из ранца и ножных газовых рулей, подхватили меня и понесли, понесли вверх, откуда хлопьями сыпался синий иней.
Я, а со мной два десятка циклопов, зависли на уровне верхней крыши рабочего блока.
Перед моим мысленным взором встало широкое, бесстрастное лицо товарища Иванова.
«И от вас останутся только быстрые нейтрино…» – донеслось эхо его волевого, вкрадчивого голоса.
Мои худшие опасения подтверждались.
Пять эзошей энергично сооружали башенку из однотипных черных призм. Это был, вне всякого сомнения, сборный подрывной заряд, вроде наших «сонных торпед».
Пятеро собратьев прикрывали «подрывников». Они встретили нас стрельбой из своих штурмовых винтовок.
Но мы имели огневое преимущество пять к одному.
Чтобы убить всех, нам потребовалось две секунды.
Сметенная шквалом пуль башня подрывного заряда разлетелась и уже в полете часть модулей взорвалась.
К счастью, обшивке рабочего блока все это не повредило.
«Ну, трындец», – едва слышно подытожил Черныш.
Мы стояли в отворе шлюза и, как две муромские матрены из резного окошка горницы, смотрели на то, как течет снаружи жизнь.
А она текла…
Прямо перед нами чоругский улей отвечал огнем на назойливые атаки наших «Дюрандалей» и «Хагенов».
Правее и ниже, практически у нас под ногами, зеленела в лучах Макранов галерея и шел голубыми сполохами купол храма.
Оба наши флуггера, «Фаланга» и «Кирасир», были на месте, терпеливо дожидаясь нашего возвращения. Это обнадеживало.
Признаюсь, отнюдь не из праздного любопытства дошли мы с Кирбитьевым до внешних шлюзовых ворот и глазели на все это боевое пестроцветье.
Во-первых, я хотел своими глазами увидеть пути проникновения эзошей в реакторную. Во-вторых, связи не было и связь требовалось восстановить. А ничего умнее, чем оказаться в прямой видимости нашего «Кирасира» и использовать его как ретранслятор, в наши оглушенные недавним боем головы не пришло.
Было еще и в-третьих, такое грустное. Во время боя с эзошами погибли девятеро наших ребят…
Освидетельствованием их гибели как раз в эти самые минуты занимался доктор Колдунов. Раньше я терпел такие вещи легко. Ну не то чтобы легко. Но терпел. А с недавних пор… короче говоря, когда подворачивалась законная возможность этого не видеть, я этой возможностью начал пользоваться.
Кто был на войне, тот меня поймет. Кто не был… А на мнение того, кто не был, мне, друзья, положить.
Где-то на периферии сражения крутился флуггер инфоборьбы «Андромеда-Е». Подозреваю, это именно ему мы были обязаны отсутствием связи. Но то ли этот радиопевун заткнулся по собственной воле, то ли его заткнули чоругские дископтеры, однако эфир вдруг волшебным образом очистился и Кирбитьеву наконец ответили:
– Здесь «Суворов», слышу вас! Говорите!
– Здесь Лев Степашин. Как поняли, прием?
В радиообмен сразу же вклинился суховатый голос товарища Иванова:
– Степашин? Иванов на линии. Давай доклад. Можно вкратце.
– Вкратце у нас неожиданная неприятность произошла. Называется эзоши.
– Ничего себе! – отозвался Иванов встревоженно. – И где они?
– Уже нигде. А совсем недавно их была полная реакторная.
– Отбились?
– С Божьей помощью. Но это было нелегко сделать – даже с ней…
– Еще бы… Эзоши… Элита элит! С агрегатами реактора все в порядке?
– Вроде как.
– За это – низкий поклон тебе и твои ребятам, Лев. А вот в диспетчерской обошлось без эзошей. Масленников уже полчаса над приборами ворожит и обещания обещает. Собственно, первые результаты он уже получил. Ему удалось дешифровать ключи внутренних каналов связи Х-ворот. Сейчас я тебе эти ключи солью. Они не такие и длинные. Примерно десять мегабитов каждый – в наших стандартах если.
– И что мне с ними делать?
– Отдашь Лейкину. Он разберется.
– Тогда жду.
Кирбитьев, который, естественно, слышал наш с Ивановым разговор, переключил аппаратуру связи в режим записи особо важной информации. Несколько секунд – и Кирбитьев закивал мне, мол, получено.
– Принято, товарищ Иванов! – отрапортовал я.
– Тогда бывай здоров. И надеюсь встретить тебя уже майором, Лев.
«Майором, хм… Хорошо бы не посмертно…»
Я некстати вспомнил странную, с точки зрения русского офицера, японскую традицию: особо отличившихся героев, погибших в бою, повышать в звании посмертно.
Мы донесли до Лейкина наш цифровой груз. Тот достал двадцатикилограммовый чемодан – это было устройство, конвертирующее человеческий информационный формат в чоругский. Один разъем чемодана Лейкин подключил к чоругскому пульту, другой – к скафандру Кирбитьева. Медленным ручейком данные потекли из Кирбитьева внутрь чоругской машины.
– Масленников на связи! – вдруг разнеслось по реакторной.
– Сильвестр Константинович? С вами Лейкин говорит! Ну как вы там?
– Хуже было только во время сдачи кандминимума, Шура, – усмехнулся Масленников. – Кстати, пока не забыл. Те протоколы с заседания ученого совета, о которых ты просил, лежат в нижнем ящике моего стола… Три дня пытался вспомнить, и вот, надо же, вспомнил! Когда вернемся, зайдешь к Маришеньке, она тебе выдаст!
– Спасибо, Сильвестр Константинович.
«Вот смешные, – подумал я, невольный слушатель этого разговора. – Тут вообще непонятно, будем ли живы завтра… А они о каких-то протоколах заседаний пекутся».
Стоило мне на минуту отвлечься, как Масленников и Лейкин принялись обсуждать некую аспирантскую работу, очень, очень многообещающую…
Я счел себя обязанным вмешаться:
– Извините, конечно, уважаемые товарищи… Но время не ждет!
– Ах да! – спохватился Масленников.
– Все верно, – вздохнул Лейкин.
– Итак, Шура, вы, насколько я вижу, заблокировали всю автоматику управления Х-воротами.
– Могу обратно разблокировать, – поспешно ввернул Лейкин.
– Не нужно. Будем работать только через ручное управление. Иначе, боюсь, чоруги получат еще одну возможность вклиниться в управляющие контуры. Как бы не было беды.
