– Вовсе нет, товарищ творческий работник. Это будет приятным разнообразием после шумов в казематах Любляны.
Детектива провели по необычному покою с пышной и в то же время причудливой меблировкой, затем по изгибающемуся наклонному переходу вниз, в помещение с обнаженной сценой, которое описывал ему Эйб. Рука Руфуса усадила его в одно из кресел, рядом с длиннейшей парой ног, какие Кармайн когда-либо видел, одетых в узкие черные брюки и заканчивающихся ступнями, огромными, как ласты. Верхняя часть этих древесных стволов тонула во мраке, но голова была откинута назад, выслушивая то, что шептал ей на ухо Руфус. Затем Руфус опустился в кресло по другую сторону от Кармайна, блокируя ему выход. Детектив сосредоточился на сцене.
Все разрезающие пространство лучи света были сфокусированы на авансцене, где стройный человек средних лет в шитой золотом тунике и золотой короне на голове пел и танцевал сквозь каскад невесомых золотых дисков размером с монету. Судя по виду, чувствовал он себя крайне некомфортно.
Моя дорогая Сервилия
Покинула меня,
Обездолила меня,
Рассекла меня надвое!
Как мне вынести эту боль?
Горечь воспоминаний?
Аккомпанирующий ему инструмент, – судя по звуку, пианино – был скрыт от глаз. Кармайн почувствовал, что даже в исполнении такого прозаического инструмента музыка оказалась достаточно талантливой, чтобы заставить слова звучать приемлемо и подобающе. Недовольство исполнителя вызывал требуемый от него танец; хореограф набросал танцевальные па для кого-то более молодого и атлетичного.
– Если Сид не может с этим справиться, то Роджер тем более, – пробормотал Руфус.
– Уж мне ли не знать! – проворчал Ра. – Где-то должно быть решение, хотя я отказываюсь заменять Сида более молодыми танцорами.
Руфус начал напевать фальцетом, который полетел ввысь, к стропильным балкам.
– Бедный дорогой старый Сид! У тебя давно не юный вид! – Он с жаром перешел на колоратуры: – В лучшем случае ты гар-цу-у-у-ешь, но ни разу не танцу-у-у-у-ешь. – Колоратуры прекратились. – Вся эта возня – полная фигня!
Последнее слово прозвучало как удар хлыста; Кармайн почувствовал, что улыбается. Певец-танцовщик на сцене стоял улыбаясь и кивая, тогда как другой человек из той же самой возрастной группы ворвался на сцену, источая ярость. Очевидно, это был еще один танцовщик.
– Пошел ты, Ингэм! – завопил рассерженный.
Загремел голос Ра, чистое бас-профундо:
– Тодо, Тодо, глупый Тодо, ты совсем отстал от моды! Не годится никуда, но прервемся – ждет еда.
Ра Танаис широко улыбнулся Кармайну и протянул руку.
– Извините за это, – приветливо сказал он. – Хореографы никогда не берут в расчет приближающийся преклонный возраст, потому что сами всегда остаются в хорошей форме.
– О, мне понравились ваши стишки. Способность к экспромту – поразительный дар.
– Не совсем, – сказал Руфус. – Стишки – это склад ума, часть нашей работы, можно сказать. Как насчет болонского бутерброда
[45]
?
– Мы имеем великого хореографа в лице Тодо Сатары, – говорил Ра, пока они шли на обед, – но как раз сейчас в нем происходит внутренняя борьба между его характером и чувством собственной неправоты.
Они расположились в тускло сияющей кухне из нержавеющей стали. Кармайн и Ра удобно устроились за столиком, тогда как Руфус принялся готовить бутерброды, которые были бы банальными, если бы не свежий, с хрустящей корочкой хлеб, составлявший их основу. Здесь не признавался никакой предварительно нарезанный хлеб из супермаркета! А женатый на англичанке Кармайн никак не возражал против масла вместо майонеза.
– Эйб Голдберг рассказал мне, что вы опознали четырех его безымянных жертв, – приступил к делу Кармайн, поднимая стакан с пузырящейся минеральной водой. – Ваш бухгалтер мистер Греко также очень нам помог.
– Надеюсь, – сказал Ра, который, по словам Эйба, обычно не упражнялся в остроумии. – Чем еще мы можем быть полезны?
– Расскажите мне больше об истории Басквоша. Я заново пересматриваю дело об исчезновении доктора Нелл Карантонио, которая была, кажется, вашей кузиной, Руфус?
– Двоюродная тетя или что-то в этом роде, – ответил Руфус, нарезая пилкой хлеб. – Местный светский лев выстроил этот дом в тысяча восемьсот сороковом году, но к Карантонио он перешел только в тысяча восемьсот семьдесят девятом, когда его купил Антонио Второй. Его сын Антонио Третий унаследовал дом после его смерти, а доктор Нелл, его единственный ребенок, родилась в тысяча восемьсот девяносто девятом году.
– Что случилось с матерью доктора Нелл? – спросил Кармайн.
– Она умерла при родах, – сказал Руфус. – Мне становится грустно, когда я думаю, сколько лет Антонио Третий жил здесь фактически один. Дом был иным в те времена – мрачным и темным. Его нынешний вид – наша с Фенеллой заслуга. Отец доктора Нелл был мизантропом, склонным всех ненавидеть. Это вдвойне относилось к его брату Анджело и дочери Анджело Фенелле.
– Дело о его смерти рассматривалось коронерским судом?
– В девятьсот двадцатом году? Нет, – перехватил инициативу Ра. – К тому времени мой отец прочно обосновался в Малом Басквоше – еще с девятьсот восьмом года, когда Антонио Третий купил два автомобиля и нанял моего отца в качестве шофера и вообще слуги, выполняющего все виды работ. Его звали Айвор Рамсботтом – неудивительно, что я счел разумным сменить имя! Антонио Третий был настоящим брюзгой, ненавидел весь мир, но любил Айвора. Айвор стал верным и преданным слугой. Антонио полагался на Айвора во всем – от управления прислугой до обихаживания доктора Нелл, словно некая причудливая мамаша. Из чего мы с Руфусом заключили, что Антонио Третий обещал упомянуть его в своем завещании. И он его действительно упомянул! Только не так, как тот рассчитывал. Ему завещалось на правах аренды владение Малым Басквошем до конца жизни доктора Нелл.
– Так что в двадцать пятом, когда она исчезла, его право аренды повисло в воздухе? – спросил Кармайн.
Руфус закончил приготовление незатейливого ленча и сел за столик рядом с Ра.
– Беда в том, – сказал он, отпивая воды, – что нас с Ра тогда еще не было на свете. Ведь мы родились второго ноября двадцать девятого года, в один день.
– День поминовения всех усопших, – заметил Кармайн.
Глаза Ра заплясали.
– Это так же скверно, как Хэллоуин? – спросил он.
– Для католика, я думаю, это был хороший день, но мрачный.
– Хороший, но мрачный, – торжественно повторил Ра. – На нас это не похоже.
– Разве Айвор не валлийское имя? – поинтересовался Кармайн.
