Уроки Павлы Вульф были не напрасны — Раневская поняла, что для того, чтобы сыграть роль, мало уметь играть вообще. Нужно чувствовать, чувствовать бесконечно много. Нужно чувствовать писателя, нужно чувство той эпохи, в которой живет героиня, чувство стиля, чувство правды образа. И Раневская не просто читала пьесу — она изучала ее, изучала то время, читала многое из того, что еще написал автор.
Немного забежим вперед. Придет то время, когда гениальнейший режиссер своей эпохи Сергей Эйзенштейн выберет на роль тетки царя Ивана Грозного именно Фаину Раневскую. Он пригласит Фаину Георгиевну для разговора, они будут говорить о многом и разном, но больше, конечно же, о кино. И тут Эйзенштейн очень удивится: Фаина Раневская с легкостью, обладая немалой эрудицией и прекрасными познаниями, смогла вести с ним разговор о России времен Ивана Грозного! Мало того, она прекрасно ориентировалась во всей мировой истории, чувствовала, что называется, эпоху. Эйзенштейн не выдержал и поинтересовался у Раневской: неужто она специально ради этой встречи так подготовилась? На что Раневская весело рассмеялась — она очень много читала. Очень много. И вот эта потребность в чтении возникла у нее именно в Крыму. Пытаясь понять ту эпоху, в которой жили ее герои, она обнаружила в чтении исторических книг увлекательное занятие, которое, она это чувствовала, облагораживает ее. Мало того, она вдруг увидела, что та же Павла Вульф прекрасно разбирается в истории театра, в истории вообще. И это только подстегнуло Фаину Раневскую к еще более усердному чтению. Как оказалось, понятая однажды польза от этого занятия не прошла с годами — Раневская всю свою жизнь читала много, читала самое разное: и художественную литературу (она не пропускала ничего настоящего нового), и исторические труды. Современники Фаины Раневской всегда подчеркивали ее недюжинную эрудицию, великолепные знания в области культуры, истории.
С этого времени, благодаря Павле Вульф, Раневская развила в себе, пожалуй, главную свою особенность игры: она, играющая одну роль, проигрывала для себя все роли в пьесе, она старалась «влезть в кожу» каждого персонажа — и от этого становилась максимально правдивой в своей игре.
…Вы сейчас читаете эти строки о самом важном периоде в жизни Раневской — о ее настоящем становлении как актрисы, и вам тяжело представить за всей этой работой души и таланта обыденную страшную жизнь актеров театра.
Обыденность была страшной.
Постоянно мучил голод. «Иду в театр, держусь за стены домов, ноги ватные, мучает голод», — писала Раневская в своих воспоминаниях.
Трупы на улицах (люди умирали от болезней и голода), постоянное движение: уезжают, приезжают, крики, шум, плач и песни, песни, песни — неистовые, на грани помешательства.
…Много позже Раневская в паре с Обдуловым сыграет одну чудесную пьесу Чехова «Драма». Пьеса писалась Чеховым как комедия, но трагедийного там не меньше, а может быть, и больше, чем смешного. Кратко суть: одна графоманка (ее играет Раневская) приходит к режиссеру (Обдулов) с тем, чтобы он выслушал ее пьесу и оценил талант писателя. И начинает читать. Читает долго. Раневская смогла передать и показной пафос, и неистовое самолюбование, и глупую сентиментальность своей героини. Показать так, что все зрители с воодушевлением встретили последние действия героя-режиссера: он убивает графоманку тяжеленным пресс-папье. Раневская сыграла настолько прекрасно эту свою роль, что зрители все свято встали на сторону сценического суда и присяжных, которые оправдали бедного режиссера.
Мне кажется, у Раневской, кроме ее талантливого осмысления образа, был и чисто житейский опыт для придания максимальной достоверности своей героине. И вот почему.
Каким бы тяжким ни было время, всегда находятся те, кто живет относительно сыто. Так было и в Крыму. В один из дней одна постоянная посетительница театра пригласила к себе домой целую группу актеров: она хотела бы именно им, непосредственным исполнителям ролей, прочитать свою пьесу. В числе приглашенных была и Раневская.
Видя те одежды, в которых приходит дама в театр, зная кое-что из ее жизни, артисты, шатаясь от голода, шли на чтение этой пьесы в надежде попить настоящего горячего чая, с сахаром, с булками. Или хотя бы хлебом…
И в доме пахло свежеиспеченным хлебом! Пахло невыносимо вкусно, так, что ноздри разрывались от запаха, а слюну приходилось глотать и глотать. Голодные актеры, усевшись вокруг толстой «писательницы», буквально сходили с ума от желания вкусить того хлеба.
Но им не предложили чаю. Им предложили сразу выслушать скучнейшую тягомотину, бездарную чушь в исполнении самой авторши: толстой, сентиментальной бабы, которая читала о якобы похождениях маленького Христа в саду. Баба иной раз буквальна рыдала, часто вставала и пила валерьянку, долго сморкалась. Актеры все разом уговаривали автора сделать перерыв, дескать, уже хочется кое-что и обсудить. Надежда была на одно: на свежий хлеб. В какой-то момент автор разрыдалась пуще прежнего, актеры вскочили, не сговариваясь, и бросились туда, где пахло свежим хлебом. Там их ждал один-единственный пирог. Зато был и чай.
Хозяйка дома, сморкаясь и утирая сопли и слезы, присоединилась к актерам, которые уже жадно пробовали испеченный пирог. Она опять читала, и ее как будто даже слушали: лица у всех актеров стали враз скучными. Но скука была вызвана другой причиной — актерам хотелось плакать от обиды и огорчения: в пироге было совсем мало хлеба, зато много моркови.
Голод был постоянным спутником Раневской с ее учительницей Павлой Вульф. Кто знает, как бы сложилась судьба этих женщин, если бы не Максимилиан Волошин, для которого Крым стал местом всей его жизни.
Волошин знал в Крыму все, и почти все знали Волошина — этого невысокого роста дядьку, необычайно толстого, что казалось в голодающем Крыму просто отвратительным. И только потом замечали болезненность этой полноты…
Почти каждое утро Максимилиан Волошин приходил в дом, где жили Вульф и Раневская и еще два актера из труппы. В сущности это был не дом — это был монастырь, а комнаты, в которых жили актеры, — бывшие кельи.
Волошин важно снимал рюкзак, доставал газетный кулек. В нем оказывалась горсть небольших рыбок. Это была обыкновенная хамса. Еще Волошин доставал небольшой пузырек с касторовым маслом. Если с рыбой еще было как-то понятно, все же — Крым, Черное море, то о кастровом масле были только догадки: где мог его достать Волошин? Никаких жиров в Крыму уже давным-давно не было, никаких масел… Оказывается, касторку Волошин добывал в аптеке.
На этой касторке жарили хамсу.
Я не знаю, какой запах может быть от этого действа, какого вкуса получится хамса. Но верю Раневской, которая, сходя с ума от голода, тем не менее не могла даже присутствовать при приготовлении рыбок — ее тошнило до неимоверности, она убегала подальше, чтобы своим видом не отбить желание покушать у своих товарищей.
Волошин уходил расстроенный, уходил, чтобы найти хоть какую-то еду и принести уже одной Раневской. Этот добряк, поэт и романтик, по сути, спас от голодной смерти нескольких актеров.
Раневская о том времени
