Конечно же, нашлась крыса, которая тут же уведомила московский горком партии о «вопиющем самоуправстве» Аркадия Райкина. Правда или нет, но на этот звонок поднявший в горкоме трубку человек ответил: «Слава богу, что нашелся хоть один человек…»
Фаина Раневская не стала объяснять, почему из всех комедийных актеров на первое место в Советском Союзе она ставит Аркадия Райкина. Она только уверенно добавила:
— Райкин феноменален: это и актер, и гражданин.
4. Владимир Маяковский
С Владимиром Маяковским Фаина Раневская встретилась в юном своем возрасте. В то время в Москве было что-то вроде закрытого клуба, куда приходили артисты, поэты, музыканты, приводили своих друзей. Для всех остальных попасть в клуб было очень непросто. Когда Раневской в первый раз показали на нескладную худощавую фигуру человека и сказали: «Это Маяковский», она застыла. Маяковского она называла поэтом. Вот просто так — поэтом, как называла она и Ахматову, и Цветаеву. Не было никаких превосходных степеней. Для Раневской, обожающей Пушкина, в поэзии и литературе существовало только две градации для стихосложения: поэзия и не поэзия. Маяковского она считала поэтом.
Правдами и неправдами она всегда пыталась попасть в этот клуб.
Фаина Раневская прекрасно была осведомлена о личной жизни поэта, знала его женщину — Нору (Веронику Полонскую), с которой в тридцатом году у него был самый пик отношений. Нора к тому же была актрисой МХАТа.
Фаина Раневская ненавидела ее. Ненавидела, потому что считала виновной в смерти поэта. В тот день Маяковский умолял Нору побыть с ним — весь день. Умолял оставить мужа (Нора была замужем). Нора наотрез отказалась, она спешила в театр на репетицию. Она ушла — раздался выстрел…
Раневская была уверена в виновности Норы. Ничего бы не случилось с театром, ничего бы не случилось и с Норой. Немирович-Данченко был не тот руководитель, который станет выгонять актера из-за одной пропущенной репетиции. Да пусть бы она хотя бы опоздала. Но женщина, которая любит, не имеет права так поступать, как поступила Нора с Маяковским, считала Раневская.
Маяковского убили дважды — и в этом тоже была убеждена Раневская. И вторая смерть была куда страшнее первой.
Дело в том, что после смерти Маяковского было решено издать собрание сочинений поэта. Пять томов вышло, а дальше дело как-то застопорилось (чему нельзя удивляться, если знать советскую машину). И вот тогда Лиля Брик решила написать письмо лично Сталину, причем передала его через своих знакомых и влиятельных людей таким образом, чтобы оно непременно попало к Сталину на стол.
Лиля Брик — эта женщина, с которой у Маяковского были самые длительные отношения, они жили вместе, практически как муж и жена. Сама Лиля Брик и ее семья использовали Маяковского как могли: в то время поэт много печатался, имел деньги, и эти деньги шли на содержание семьи Лили Брик. Эта женщина стала второй в Москве женщиной-водителем личного автомобиля — автомобиль купил ей Маяковский. Лиля знала об увлеченности поэта другими женщинами, но была чрезвычайно умна и никогда не шла на разрыв, прощала ему большие и малые романы, прощала и отношения с Норой. Она знала, что Маяковский целиком в ее власти: поэт завещал ей все свое написанное. И после смерти Владимира Маяковского Лиля решила использовать до конца полученное от него наследство. Она стала единственной распорядительницей всего, что имел Маяковский, — его стихов. Поэтому ее заинтересованность в издании новых книг Маяковского была сугубо практической: она получала все деньги.
Сталин прочитал письмо Лили Брик. И наложил грозную резолюцию.
В письме Лиля Брик писала о недопустимости замалчивания Маяковского, о волоките с изданием собрания сочинений и многом еще…
Но вышло в итоге так, как и должно было выйти в этой стране. Во-первых, письмо Брик к Сталину и его резолюцию (в небольшой редакции, специально для населения) напечатали в «Правде». И это стало началом конца Маяковского как поэта.
По радио и со всех всевозможных сцен стали читать его стихи. Но какие? Те, которые были отобраны и рекомендованы партией: «Стихи о советском паспорте», «Во весь голос»… И все прочее, что писалось Маяковским практически на заказ. Маяковского сделали трибуном, крикуном, его стихи не читали — кричали с эстрады. Дальше — больше. Стихи, вот эти, революционные, партийные, прославляющие социализм и пятилетки, были включены в школьные программы.
Мало того что творчество Маяковского было выхолощено и была напрочь отвергнута его лирика, так и все остальное его творчество сделали обязательным для чтения. Обязательный — значит, принудительный, значит, потребляемый через силу. И Маяковского почти возненавидели школьники и студенты (что характерно для массы поэтов в школьной программе). Выросло новое поколение людей, для которых гениальный поэт стал лишь «трибуном революции». Каждый школьник мог прокричать: «Я достаю из широких штанин…», но единицы из тысяч и десятков тысяч могли знать такие строки:
Послушайте!
Ведь если звезды зажигают,
Значит, это кому-нибудь нужно?
Фаина Раневская воспринимала то, что происходило с Владимиром Маяковским, как свою личную трагедию. Самое страшное для нее было в том, что она никаким образом не могла повлиять на происходящее. Она видела мощь машины, понимала, что остановить ее не под силу простому человеку, будь он даже трижды гениален.
…В 1969 году Фаина Раневская пришла в библиотеку театрального общества, попросила принести сборник лирических стихов Владимира Маяковского. Ей принесли небольшую книжицу, изданную в 1939 году. Книга была как новенькая, лишь припудренная пылью. На том самом листочке, на котором помечаются факты выдачи, стояла одна-единственная запись.
Фаина Раневская не стала отвечать на вопрос библиотекарши, что с ней случилось, когда та увидела бегущие по щекам актрисы слезы.
5. Самуил Маршак
Стихи Маршака Раневская обожала. И вот что удивительно: Маяковский, который был очень честолюбив, среди своих современников, пожалуй, только Маршака считал выше себя. Он любил читать его стихи, правда, в своем, «рубленом» темпе, но от этого они звучали ничуть не хуже.
Раневская буквально охотилась за новыми стихами Маршака. И очень гордилась тем, что у нее было издание стихов Самуила Яковлевича еще 20-х годов…
Для основной массы советских людей Маршак оставался детским писателем: «Ученик учил уроки, / У него в чернилах щеки», — миллионы советских детей учили азбуку по этим удивительно музыкальным, легко запоминающимся строчкам. Но Маршак — это лучший и до сегодняшнего дня переводчик сонетов Шекспира. Раневская называла эти переводы шедевром. Маршак — тонкий и глубокий лирик, немного грустный, но смотрящий глубоко и пристально. Не познакомиться с ним Раневская не могла — она всегда стремилась сблизиться с людьми, которых считала истинно талантливыми. Маршака она считала поэтом.
Раневская была не однажды у него в гостях. Жил он очень скромно, окна его квартиры выходили на шумную улицу, но он привык, не обращал внимания.
