Зал зашелся в свисте. Что-либо объяснять уже было бесполезно. Люди поднимались.
– Возвращай деньги за билеты!
– Правильно!
Народ тут же стал перетекать на улицу и выстраиваться в очередь перед кассой. Кассир еле успел захлопнуть окошко и убежать через черный ход. Однако чувствовалось, что настрой у части зрителей решительный. Чего доброго, могут и кассу разнести. Синьор Труцци, сидя в своем кабинете, смотрел на то, как медленно закипает кофейник на спиртовке. Уже посчитанные деньги были перевязаны в пачки аптекарскими резинками, монеты разложены в холщовые мешочки. С улицы доносился гул возмущенной толпы. Кассир вопросительно смотрел на владельца заведения, руки его подрагивали. Итальянец настолько задумался, что пропустил момент – закипевший кофе вырвался из-под крышки и залил огонь.
– Вот же черт! – синьор Труцци с тоской в глазах посмотрел на ассигнации. – А ты им скажи, что деньги уже в банк увезли. Пусть приходят завтра, – обратился он к кассиру. – Завтра же не все смогут прийти, кое-кто поостынет. Все меньше возвращать придется.
– Вы, синьор Труцци, сами пойдите и скажите им такое. Сам я боюсь, могут и на части порвать. Лучше деньги вернуть прямо сейчас.
– Мы же дали полноценное представление, – пытался найти себе оправдание итальянец.
– Но Поддубный и Эмилия были заявлены в афише, – напомнил кассир.
– И это верно. Закон будет на их стороне.
Со стороны улицы донесся звон разбитого стекла и негодующие крики. Заливисто раскатилась трель полицейского свистка. Щека у синьора Труцци нервно дернулась:
– Придется возвращать. Вот же чертова баба дел натворила.
В результате касса уменьшилась более чем вдвое. Некоторые из зрителей, которых борьба атлетов интересовала в последнюю очередь, тоже посчитали, что для них не будет лишним обменять использованные билеты на звонкую монету.
Синьор Труцци подсчитал убытки, вздохнул, закрыл сейф. Завтра с самого утра следовало еще заказать и отпечатать наклейки для афиш, извещавшие об отмене выступлений Поддубного и Эмилии. А это еще траты.
– Вот только бы публику сохранить до того времени, как он придет в себя. Только придет ли? Любовь, она до сумасшествия довести может.
Еще три дня Поддубный не узнавал знакомых, отказывался от еды, лишь изредка пил воду. Его глаза оставались затуманенными и как бы обращенными внутрь. Синьор Труцци уже отчаялся вернуть его к нормальной жизни и даже стал искать ему замену среди борцов из других цирков. Не помогали обещания увеличить гонорары, взывания к совести и обязанностям, вытекающим из контракта. Наконец итальянец махнул на Ивана рукой.
– Пусть делает что хочет. Я больше сил на него тратить не стану!
И вот, на четвертый день, когда уже прошло первое отделение представления, за кулисами появился Поддубный. Он не отвечал на вопросы других артистов, ничего не обещал. Просто переоделся в трико и стал заниматься с гирями.
– Тише, не вспугните его, – приказал синьор Труцци, когда ему доложили о произошедших изменениях.
Владелец прокрался и выглянул во двор цирка. Иван занимался сосредоточенно и даже, казалось, яростно, будто бы гири были живыми, и он с ними боролся. Подходить к Ивану итальянец опасался, боялся вновь увидеть пустые глаза, из которых улетучилась выжженная обманной любовью душа.
К выходу атлетов Поддубный явился сам. Взял и стал вместе с другими перед занавесом. Коверный вопросительно глянул на владельца цирка.
– Объявляй его первым… – шепотом посоветовал синьор Труцци.
И вновь под куполом цирка прозвучала фамилия Поддубного. Публика буквально взорвалась. Иван выступил не хуже обычного. Из-за занавеса за ним с улыбкой наблюдал синьор Труцци.
– Я же говорил, что все с ним будет хорошо, – шептал он себе под нос.
После выступления Поддубный выходил на поклоны, вел себя как обычно, но, оказавшись за манежем, вновь стал замкнутым. Он лишь поздоровался с владельцем цирка и пошел дальше. Синьор Труцци не стал его догонять, благодарить за выход или, наоборот, укорять за пропущенные выступления. Назавтра все места в цирке были, как и прежде, раскуплены, касса полна.
Однако через пару месяцев настало время поговорить. Синьор Труцци сам пришел к Ивану в номер. На его губах играла несколько льстивая улыбка.
– Доброго вечера вам, Иван Максимович, – начал он.
– И вам. Проходите, садитесь, – Поддубный взглядом указал на стул.
– Я очень доволен нашим сотрудничеством, – продолжил итальянец. – Срок вашего прежнего контракта истекает на следующей неделе. И я готов его продолжить.
На лице Поддубного не отразилось особой радости, а потому владелец цирка тут же добавил:
– Ваши гонорары, естественно, сильно возрастут. Сколько бы вы хотели за выступление? Называйте сумму, не стесняйтесь.
Иван поднялся, отошел к окну, говорил, не глядя на синьора Труцци.
– Дело не в деньгах. Я не буду у вас больше работать. Этот контракт с вами последний.
– Как это, не в деньгах дело? – изумился импресарио. – Может, я вас чем-то обидел?
– И обид у меня на вас нет, – пожал плечами Поддубный. – Не могу я здесь оставаться. Дураком себя полным чувствую.
– Это из-за Эмилии? – догадался итальянец.
Иван не ответил прямо.
– Не обижайтесь, синьор Труцци. Но решение мое твердое. Я ухожу.
– Надеюсь, не биндюжником в порт.
– В Киев подамся. Мне Дуров писал, чтобы приезжал. Меня там ждут.
– Могли бы и раньше сказать, – совсем расстроился синьор Труцци, прикидывая в уме, какие потери понесет его цирк. – Мы же не совсем чужие люди. Хотя я вас понимаю. Севастополь – это уже не ваш масштаб. Только давайте договоримся. Я хочу сделать для вас шикарное прощальное выступление. Чтобы о нем во всем городе говорили.
– Лишнее, – махнул рукой Поддубный.
– Для вас, возможно, и лишнее, но не для меня, – напомнил атлету итальянец.
Прощальное выступление Поддубного прошло с размахом. Публика долго не отпускала его с манежа. Были и букеты цветов, которыми просто завалили Ивана. На глаза у него наворачивались слезы. Он любил здешнюю публику, ощущал, что и она любит его. Но в Севастополе слишком многое напоминало ему об Эмилии и о ее коварной измене.
Синьор Труцци даже начало представления перенес так, чтобы люди прямо из цирка могли провести Поддубного на пароход. Иван Максимович стоял на палубе и махал рукой, а на берегу собралась большая толпа. На несколько секунд хриплый гудок заглушил крики, и пароход отошел от стенки.
– До свидания! – крикнул Поддубный, прощаясь еще с одной страницей своего прошлого.
Глава 9
Усы, папаха, бурка и кинжал. Что делать борцу на трапеции под куполом цирка? Порхающий ангел. Этот мужчина будет моим мужем! «Звонок», который не все услышали. Смертельный номер и его последствия. Телеграмма из Петербурга.
