– А как же иначе?
– Должно быть наоборот.
Поддубному не понравился разговор, он уже имел подобный с синьором Труцци, а потому сразу же заявил:
– Никаких договорных схваток не будет. Только честная борьба. Это мой принцип. И попрошу это указать отдельным пунктом в моем контракте.
– Укажем, укажем. Но я не это имел в виду, – примирительно произнес Никитин. – Артист – прежде всего узнаваемый образ. Зритель должен лишь мельком бросить взгляд на афишу и тут же узнать вас. Вы должны быть узнаваемым с первого взгляда, уникальным.
– Меня в Севастополи узнавали на улицах, – возразил Поддубный.
– Даже ваш силуэт должен стать узнаваемым. А посмотрите сюда, – Никитин стал выкладывать вырезки из газет. – Вы выглядите, как и сотни других борцов, в вас нет изюминки. Нет образа.
– Что же делать?
– Создать его, чем мы сейчас с вами и займемся. Я уже сделал наброски. Для начала вам следует отрастить усы. Вот такие. Ведь вы потомственный казак. А какой же казак без усов, – Никитин карандашом пририсовал на небольшой афише с изображением Поддубного лихо закрученные усы. Нравится?
– Я никогда не носил усов, – засомневался Иван, он смотрел на подновленный портрет и не узнавал себя.
– Отрастите и привыкнете, – поспешил успокоить его Никитин. – Именно такие, как я вам нарисовал. В чем вы выходите на ковер?
– В трико, как и положено.
– В трико вы боретесь и выступаете, а перед этим что на вас надето?
– Как и у всех, халат.
– К черту халат. Теперь вы станете выходить в бурке с галунами, а на поясе у вас будет висеть кинжал. Мой художник уже сделал эскиз, – с этими словами Никитин развернул скрученный в трубку лист бумаги.
На нем был изображен Иван в образе казака, с лихо подкрученными усами, в бурке с кинжалом и в папахе.
– Согласитесь, так будет лучше. Вас уже ни с кем не спутаешь.
Поддубному было сложно что-либо возразить. Никитин был прав.
– Попытаюсь измениться.
– Даю вам две недели на то, чтобы отрастить подобающие усы. Бурку с кинжалом найти – не проблема, а потом я устрою вам встречу с газетчиками. О вас напишут, и только потом выйдете на манеж. Успех гарантирую. Я умею зажигать звезды, – пообещал Никитин. – Предупреждаю, у нас много гастролей, постоянные поездки по большим городам. Скучать вам не придется. А теперь попрошу к столу.
За едой немного поговорили о делах, о предстоящих выступлениях, но затем беседа перешла в другое русло. Жена Никитина, Юлия Михайловна, поинтересовалась, откуда родом Поддубный. И он принялся рассказывать о своей Красеновке. Немолодая умная женщина слушала внимательно, улыбалась.
– … я чувствую, вы очень любите родные места, – сказала она.
– Я туда обязательно вернусь жить, – произнес Иван.
Он сразу же ощутил доверие к этой женщине, она умела не только говорить, но и обладала более ценным даром – умела слушать и понимать собеседника.
На прощание она поинтересовалась, кто любимый писатель Ивана. Тот, к своему стыду, вынужден был признаться, что почти не читает книжек, только специальную литературу по атлетизму.
– Помилуйте, но это не правильно. Вы просто не пробовали читать хорошие книжки.
В этих словах не прозвучало превосходства образованного человека над самоучкой, в них не было ничего обидного.
– Погодите, я сейчас принесу, – Юлия Михайловна ненадолго вернулась в комнату и принесла оттуда томик Гоголя. – Вот, почитайте. Николай Васильевич из ваших мест. Вам должно понравиться. Начните с «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Наша библиотека всегда к вашим услугам.
Юлия Михайловна угадала с книжкой. Поддубный прочитал ее залпом, благо у него были две свободные недели на отращивание усов, и не стоило беспокоиться о том, что завтра придется рано вставать. Жена Никитина вскоре стала кем-то вроде духовного наставника Ивана. Она умела очень просто растолковать ему мудреные вещи, вовремя подсовывала книжки, которые ложились ему на душу. Поддубный теперь с удовольствием слушал, как она музицирует. Артем Никитин был рад такому неожиданному сближению, ведь умный артист – лучше, чем просто талантливый.
Идея изменить облик Поддубного удалась на славу. Накануне первого выступления в киевском цирке – Никитин, как и обещал, устроил Ивану Максимовичу встречу с газетчиками. Конечно же, за будущие статьи платил директор цирка. Большинство вопросов были предварительно согласованы, Ивану дали примерные тексты ответов. Но в ходе общения Поддубный разговорился, стал импровизировать. Это было примерно то же, что выйти на манеж. Общая канва выступления ясна, но всегда найдется место и неожиданному повороту.
– Иван Максимович, – поинтересовался один из газетчиков. – Это правда, что нет человека сильнее вас?
– Есть, – ответил Иван, не задумываясь.
– Кто же?
– Мой отец.
– И вас никто никогда не смог уложить на лопатки?
– Сколько раз укладывали, – рассмеялся Иван. – Бабы сильнее меня. Ничего не могу с ними поделать.
Эта шутка потом была напечатана во всех газетах, и к выходу Поддубного на киевский манеж уже создала ему славу ловеласа, что было очень кстати. Женщины любят ходить в цирк, приводят туда мужей и детей.
Первое выступление Поддубного стало триумфальным, о нем вновь написали в газетах. Теперь уже Никитину не пришлось платить, газетчики сами готовы были заплатить за то, чтобы встретиться с Иваном и взять у него интервью.
Жизнь втягивалась в новую колею. К доброму другу Дурову добавился еще один – дрессировщик Турнер, работавший со львами. Был он полной противоположностью Поддубному – выпивоха, гуляка, картежник, но очень добрый, остроумный и отчаянный человек. Супруга дрессировщика все время пыталась пресечь пагубные привычки мужа. Особенно пьянство. Случалось, и била его, когда тот возвращался поздно и навеселе, а сам он не мог на нее поднять руку. Спасаясь от разъяренной жены, Турнер нередко прибегал в цирк, где залезал в клетку к своему любимцу – льву по кличке Цезарь. Оттуда он показывал ей фиги, кричал: «Накося-выкуси, тут ты меня не достанешь!» – а потом укладывался спать рядом со львом. При всем при этом Турнер оставался очень милым человеком. Льва своего он безумно любил, и тот отвечал ему взаимностью.
Однажды, когда загноилась пораненная во время выступления лапа, Цезарь никого в себе не подпускал. Ветеринар же сказал, что необходимо удалить гноящийся коготь, иначе животное может погибнуть от заражения крови. Турнер рискнул, он сам ножничками, без заморозки, вырезал поврежденный коготь с куском мяса и прижег рану йодоформом. Лев даже не вздрогнул, хотя до этого готов был растерзать любого, кто рисковал прикоснуться к его лапе.
Каждое свое выступление Турнер заканчивал коронным номером, клал в раскрытую пасть Цезаря голову. Когда его спрашивали, не страшно ли ему это делать, он неизменно отвечал, что, если потребуется, он может и заснуть в таком положении.
