Поддубный пообещал себе, что больше никогда не будет влюбляться. Это не значило, что он стал вообще избегать отношений с женщинами. Скорее наоборот. У него появились любовницы, но он относился к ним неглубоко, легко сходился, легко расставался, ни одной из них он не сказал заветное: «Я люблю тебя». А посматривали на него многие, находились даже знатные дамы, стремившиеся вступить с ним в связь. Ивану казалось, что он навсегда избавился от влияния женских чар, стал смотреть на прекрасную половину человечества трезвым взглядом. Но вот однажды… а любовь случается именно «однажды», когда ее совсем не ждешь, произошло это чудо.
Поддубный и раньше видел невысокую, миловидную девушку – гимнастку Машу Дозмарову, выступавшую под куполом цирка на трапеции, но не обращал на нее внимания. Есть на Земле такая, ну и пусть себе. Он даже не смотрел на ее выступления. А тут случилось так, что из-за болезни одного из жонглеров пришлось поменять очередность номеров. Маша выступала перед самым выходом Ивана, и ему поневоле пришлось следить за ней из прохода.
Дозмарова потрясла его. Она порхала под куполом цирка, словно была невесомой, будто была не девушкой, а ангелом с крыльями, с которым ничего плохого случиться не может, она ничуть не боялась высоты. Публика, затаив дыхание, следила за ее полетами. В финале коверный объявил «смертельный номер» – прыжок из-под самого купола цирка.
Маша встала на трапецию, которая стремительно вознесла ее в высоту. С земли она казалась совсем крошечной. Блестки платья сверкали и переливались в свете прожекторов, будто рождественские снежинки. Дозмарова подняла руки над головой, некоторое время балансируя на трапеции, а потом стала клониться вперед. Девушка нырнула, как ныряют в воду. Летела вниз, сверкающая, неземная. У Поддубного перехватило дыхание, этот полет казался ему бесконечным. Он-то, проработавший в цирке не один год, прекрасно знал, чем иногда кончаются такие полеты, знал, что словосочетание «смертельный номер» – не просто красивые слова.
Маша упала на еле заметную из зала страховочную сеть, тут же пружинисто поднялась и с сияющей улыбкой поклонилась публике. Поддубный уже не слышал аплодисментов, он все свое внимание отдал этому порхающему существу. Он за секунды по уши влюбился в Дозмарову. С замирание сердца ловил на себе легкий ветерок, когда гимнастка пробегала около него, чтобы выйти на очередной поклон.
Для того чтобы влюбиться, много не надо. Для Ивана было достаточно однажды испугаться за жизнь Маши, пережить с ней в мыслях этот безумный, отчаянный полет из-под купола.
Уже после выступления, поздно вечером, Иван вернулся в цирк. Раньше ему и в голову не могло бы прийти забраться на конструкции для летающих гимнастов. Просто у каждого артиста имелось свое место, к которому он был «приписан». Ивану принадлежал борцовский ковер, гимнастам – цирковое «небо» – купол. А теперь он стоял в темном пустом зале и смотрел вверх на поднятую трапецию и небольшой мостик рядом с ней. Ему хотелось понять гимнастку, глянуть на зал ее глазами, в конце концов, проверить себя. Он не собирался прыгать, лишь хотел подняться на головокружительную высоту. Веревочная лестница призывно раскачивалась рядом.
Поддубный поплевал на ладони и полез по ней. Сперва было неудобно, лестница ужасно раскачивалась, выворачивалась из-под ног. Но Иван тут же вспомнил, как ловко взбираются по ней гимнасты, вспомнил, в чем секрет. Они поднимаются, держа перекладины перпендикулярно туловищу. Дело пошло быстрей. Поддубный не смотрел вниз. Его манили перекладина и мостик под самым куполом.
Насчет того что гимнастическое снаряжение может не выдержать его веса, Иван не беспокоился. Безопасности в цирке братьев Никитиных уделялось должное внимание. Поддубный сам видел, как раз в месяц испытывались лестницы и трапеции. К ним подвешивали груз, вдесятеро превышающий вес человеческого тела. Ну а сам Иван весил не больше, чем два среднестатистических гимнаста.
Наконец он добрался до заветной трапеции, коснулся ее рукой и почему-то тут же подумал, что именно тут стояла Маша, касалась ее своим телом. Прежде чем перебраться на мостик, Иван глянул вниз, даже дыхание перехватило. Огромная высота. Сверху страховочная сетка казалась малюсенькой, словно почтовая открытка. Было непонятно, как можно надеяться попасть в случае падения именно на нее. Поддубный ощутил, как мгновенно вспотели от волнения ладони.
– Она может, смогу и я, – пообещал себе Иван.
Колени подрагивали, когда он перебирался на мостик. Дощатый настил тревожно поскрипывал. Иван выпрямился, его голова почти касалась перекрытия купола. Зал казался сверху незнакомым, никогда прежде Поддубный не смотрел на него под таким ракурсом. Иван представил себе, как выглядит амфитеатр в свете софитов, прожекторов, как несется, сходится к одной точке гул зрительских голосов. Иван отпустил руки, поднял их над головой, закрыл глаза.
Снизу донесся шорох шагов. Иван открыл глаза и увидел на манеже фигурку Маши. Дозмарова стояла, запрокинув голову, и удивленно смотрела на забравшегося под самый купол Ивана.
– Что вы там делаете? – спросила она. Звонкий, как хрустальный колокольчик, голос, казалось, звучал совсем рядом. – Туда без подготовки, без страховки нельзя. Вы с ума сошли. Спускайтесь немедленно.
Поддубный чувствовал себя полным идиотом.
– Я сейчас, не волнуйтесь… – проговорил он, перебираясь на веревочную лестницу.
Наконец тяжело дышавший Иван ступил на опилки манежа. Виновато взглянул на Машу.
– Хорошо, что вас никто другой не застал за этим занятием, – уже слегка улыбаясь, произнесла гимнастка. – Артем Александрович устроил бы вам за такие дела взбучку.
– Но вы же ему не скажете?
– Не скажу. Зачем вам это понадобилось?
– Просто захотелось. Видел ваше сегодняшнее выступление и подумал себя испытать.
– Вы и прыгнуть хотели? Страховочная сеть не выдержала бы.
– Я бы и так спустился по лестнице, но тут вы вошли. Извините, если напугал. Больше не буду.
– Я за вас испугалась. Подумала, решили счеты с жизнью свести.
– С какой стати мне сводить счеты с жизнью? – напряженно улыбнулся Иван, он волновался, стоя так близко к Маше.
– Мало ли чего? Бывает и такое, из-за неразделенной любви например. Хотя это не про вас. Некоторые женщины ваши портреты из журналов вырезают и на стенку вешают. Сама видела. Женщины вас любят.
И тут Поддубный понял, что если не скажет этого сейчас, то, возможно, не скажет уже никогда.
– А я люблю вас, – произнес он.
– Что вы такое говорите? – покраснела Маша.
– Я вас люблю, – повторил Иван.
– И что я должна с этим делать? – прошептала Дозмарова.
– Сказать, любите ли вы меня. Могу ли я на это хотя бы надеяться?
– Так сразу? Прямо сейчас?
– Значит, не любите? И не полюбите? – Иван прикусил губу, а не дождавшись ответа, поставил ногу на веревочную лестницу. – Ну, тогда я полез под купол. Сами же говорили, что из-за неразделенной любви…
