Не успел он взобраться и на высоту собственного роста, как Маша крикнула ему:
– Слезайте, я вам кое-что должна сказать.
Иван вновь стоял рядом с Дозмаровой, выжидающе смотрел на нее.
– Это очень странная история, – сказала девушка шепотом. – Когда вы впервые появились в цирке… Тогда у вас еще усов не было, но они вам очень к лицу… – торопливо добавила она. – Мы с подругой вас обсуждать начали, ну, как это обычно у женщин бывает. Говорили-говорили, а потом я ей почему-то сказала: «Вот увидишь, этот мужчина будет моим мужем». Только вы об этом никому не рассказывайте.
Признание ошеломило Ивана, оно показалось ему знаком судьбы. Он взял Машу за руки.
– Так любите или нет?
– Я должна подумать.
Уже на следующий день Иван с Машей вместе гуляли по Киеву. Дозмарова казалась Поддубному такой миниатюрной, как будто ее можно поставить на ладонь или носить в кармане. Маша рассказывала ему историю Киева, показывала древние церкви. Они вместе катались на лодке по Днепру. Иван сидел на веслах, течение ему было нипочем. Маша смотрела на него восхищенным взглядом.
Вскоре их постоянно видели вместе. Иван уже называл Дозмарову не иначе как своей невестой, души в ней не чаял. Они старались вместе отправляться на гастроли. При этом у них так и не было настоящей плотской близости, лишь поцелуи, объятия. Иван берег ее, боялся к ней прикоснуться, следуя старомодному сельскому принципу «только после свадьбы».
На Рождество он даже рискнул свозить ее на родину, в Красеновку, чтобы познакомить с родней. Отец сразу же воспринял Дозмарову настороженно, все еще помнил об Эмилии. А ведь и та и другая были циркачками. Но Маша с достоинством исполнила отведенную для нее роль. Оделась скромно. Вместе с семьей Поддубных сходила на богослужение в церковь. А потом и вовсе растрогала родителей, когда попросила постелить им с Иваном в разных комнатах, поскольку они «еще не венчаны». Максим Иванович просветлел лицом и перед самым отъездом стал называть Машу «донечкой».
Все шло к свадьбе, возможно, ее бы и сыграли, если бы не напряженный график гастролей. Сменялись города. И вот в Тифлисе, куда приехала киевская труппа, прозвенел, как принято говорить, «первый звонок». Нет, Маша Дозмарова по-прежнему оставалась любимой и любила сама. Случилось то, что, к сожалению, иногда случается в жизни цирковых артистов.
В Тифлисе очень любили цирк. На представлениях никогда не оставалось свободных мест. Здание цирка было возведено из камня, стояло оно на Головановском проспекте. Посещали его в основном небогатые люди, занимавшие галерку. Вернее, две галерки – большую и малую. Но и партер не пустовал, хоть стоили туда билеты недешево. Во время схваток борцов именно галерки вели себя шумно. Иногда даже можно было слышать нецензурную брань раскрепостившихся любителей борьбы. И тем не менее Поддубный выступал с удовольствием. Темпераментные южане, а город в основном был населен грузинами и армянами, обожали борьбу. Вскоре Иван стал местным кумиром. Огорчало одно. Дрессировщик Тернер, как он любил выражаться сам, был «человеком подверженным», а потому не мог отказать себе в удовольствии. Вкуснейшего дешевого вина в Тифлисе плескалось целое море, его можно было купить на каждом шагу в неограниченном количестве. А потому дрессировщик обычно с утра уже бывал пьян и прятался от разгневанной жены в клетке у Цезаря. Если кому-нибудь требовался Тернер, то в первую очередь шли искать его туда, а не в гостиницу.
В тот злополучный день все шло своим чередом, как обычно. Ничто не предвещало плохого. Артисты показывали свои номера, забавляли публику. Вышел и Тернер. Был он слегка навеселе, но программа у него была отработана до автоматизма. Он и мертвецки пьяным показал бы свои номера так артистично, что никто ничего и не заподозрил бы. К тому же работать в основном приходилось зверям, самому дрессировщику оставалось лишь щелкать шамберьером.
И вот настал момент, когда на прощание со зрителями Тернер вложил свою голову в раскрытую пасть льва. Цезарь сидел смирно, не дергался. Публика зааплодировала. И вдруг мощные челюсти животного конвульсивно сжались. Никто в зале еще ничего не понял, а Цезарь уже выплюнул окровавленную голову укротителя. Тернер еще с секунду стоял на ногах, а потом замертво рухнул на опилки. Цезарь жалобно зарычал, спустился с тумбы и принялся слизывать кровь с лица своего хозяина. Он делал это так, словно хотел оживить любимого дрессировщика – нежно и ласково. Только тогда до публики дошло, что Тернер мертв. Завизжали женщины. Началась паника. Лишь при помощи полицейских удалось очистить зал. Но зрители продолжали толпиться у цирка, надеясь услышать, что Тернер все-таки жив. Однако чудес не бывает. Укротитель лежал накрытый конской попоной, сквозь которую проступала кровь, рядом с ним дежурил безучастный полицейский.
Что заставило Цезаря убить своего хозяина, так и осталось загадкой. Наиболее вероятной казалась догадка, высказанная следователем. Цезаря пришлось временно усыпить, так как он никого не подпускал к себе. Тогда и осмотрели его пасть. На нижней губе с внутренней стороны обнаружили след укуса и припухлость. Скорее всего, в цирк залетела пчела или оса, она и оказалась в ненужное время в ненужном месте – в пасти у льва, когда туда доверчиво вложил свою голову дрессировщик. Укус заставил челюсти рефлекторно сомкнуться.
Гибель недавно приобретенного друга сильно впечатлила Поддубного. Это в самом деле было ужасно. Видеть человека, говорить с ним, а потом, всего через несколько минут, он лежит под конской попоной с раздавленной львиными клыками головой. Вот тогда и начинаешь по-настоящему бояться за близких тебе людей.
Иван и Маша медленно шли вдоль берега Куры. Вода неслась стремительным потоком, бурлила, брызгала. Дозмарова не поднимала головы, смотрела себе под ноги. Она понимала, что сейчас скажет Иван.
– Пообещай мне, что после того как мы обвенчаемся, ты уйдешь из цирка сразу, как только кончится твой контракт, и родишь мне сына, дочь… Неважно кого, родишь ребенка.
– Ты знаешь, что для меня значит манеж.
– Денег нам хватит. Я неплохо зарабатываю. Буду работать еще больше. Мы купим дом у теплого моря.
– Дело не в деньгах, – покачала головой Маша. – Я «отравлена» цирком. Это образ жизни.
– Ты станешь думать по-другому, когда сделаешься матерью. Подумай об этом. Пообещай, что уйдешь с манежа.
Поддубный буквально вырвал из нее это обещание и еще долго заглядывал ей в глаза, чтобы понять, выполнит ли она его.
– Я пообещала, слышишь? Чего ты от меня еще хочешь?
Гибель друга-весельчака легла черной тенью на душу Поддубного. Он был немного по-сельски суеверен, ему казалось, что судьба сделала ему предупреждение. Появлялись мысли и самому оставить цирк, доработав по контракту. Останавливала его только мысль о Маше. На что тогда он будет содержать семью? Привыкнув к хорошим заработкам, он бы легко от них отказался, вновь пошел бы в портовые грузчики. Но это в случае, если бы жил один. Теперь он не отходил от Дозмаровой ни на шаг. Маша даже смеялась над ним, считая, что Иван стал ревнивцем.
