Роман Голубкиной и Щербинского длился почти шесть лет (1968–1974). О том, какие впечатления у него остались от этих отношений, Щербинский рассказывает следующее:
«…К моим огромным и огорчению, и недоумению, Лариса как личность оказалась довольно сырой и серой. Однажды мы с ней заехали в гости к одной из моих бабушек, профессору консерватории по классу арфы Ксении Александровне Эрдели, к слову сказать, окончившей знаменитый Смольный институт. Голубкина, видимо, желая показать ей, что и сама она «не лыком шита», сообщила, что Лариса – это «барское имя». Что именно так назвала Голубкину ее бабушка, которая, дескать, хотела, чтобы внучка стала «настоящей барыней».
– Господи, и это актриса! Какой-то воинствующий плебс! Ну и вкус же у тебя… – только и сказала мне Ксения Александровна после ухода Голубкиной.
Сперва мне было весьма странно то, что Лариса, будучи актрисой, сама абсолютно не интересовалась театром как искусством. За все время нашего знакомства мы вместе так ни разу и не побывали ни в одном из московских театров, кроме Театра Советской Армии. А уж о походах в Большой или в консерваторию с ней вообще не могло быть и речи. Разумеется, поначалу я сам приглашал ее, но у нее всегда находились непреодолимые причины, чтобы отказаться. Само собой, что и музеи, и выставки тоже оставляли ее совершенно равнодушной. Волей-неволей мне пришлось находить себе других спутниц для музейно-театрально-консерваторских посещений. Другой дикостью тогда показалось мне то, что за все несколько лет нашего знакомства Голубкина фактически так и не прочла ни единой книжки. Сам-то я тогда книгами просто зачитывался.
В нашем доме была огромная и отлично подобранная родительская библиотека. Многие книги в ней принадлежали еще моим деду и прадеду. А ей все это было абсолютно неинтересно. Тем не менее она любила рассказывать о том, что якобы скульптор Голубкина – ее родная тетя. Разумеется, я верил. Помню, как-то между прочим спросил:
– А ты в тетушкином музее когда в последний раз была?
– В каком-таком музее?
– Как в каком?! Да в мастерской ее на улице Щукина. (Так назывался тогда Большой Левшинский переулок.)
Тут-то и выяснилось, что о музее она и слыхом не слыхивала. Даже как звали по имени-отчеству саму Анну Семеновну Голубкину лжеплемянница, оказалось, тоже не ведает. Конечно, это мелочь, просто глупое тщеславие. Так сказать, психологическая ошибка. Но, как резонно заметил Сталин: одна ошибка – это ошибка, две ошибки – это две ошибки, а три ошибки – это уже линия! Вот так, мало-помалу, именно линия из нанизанных на нее ошибок и стала прочерчиваться все отчетливей, все черней, пока наконец вообще она не разделила нас навсегда…
Три года мы встречались достаточно регулярно. В основном наши свидания происходили у нее на квартире в доме 12 по Мичуринскому проспекту. Конечно, я понимал, что у Ларисы имелись серьезные виды на меня. Но я в те годы ни о каком браке еще и не думал. Во-первых, она была на 10 лет старше меня. А во-вторых, моя бабушка говаривала, что в дореволюционные времена гвардейские офицеры, женившиеся на актрисах, обязаны были уходить из полка…
Режиссер Юрий Озеров, создатель эпопеи «Освобождение», поведал мне об одной «батальной сцене», оставшейся, так сказать, за кадром его фильма. Дело в том, что на роль санитарки Зои он уже утвердил одну очень неплохую и красивую актрису. Вот-вот должны были начаться съемки. Когда в группу к Озерову приехал Алексей Баталов, бывший в те годы секретарем Союза кинематографистов, то есть весьма влиятельным и чиновным функционером. Как оказалось, Баталов любил не только Даму с собачкой, но и Ларису Ивановну, а посему он очень настойчиво и убедительно порекомендовал Озерову утвердить на роль Зои Ларису Голубкину. Так вот и посчастливилось ей стать последней в мире звездой немого кино. Роль-то ведь фактически вообще была без слов. Но зато принесла Голубкиной и звание, и орден. И удовольствие, и продовольствие…
Но вот однажды вечером, возвращаясь из гостей, мы собирались поехать к Ларисе на квартиру. Такси не было. Поймали левака. Это была расхристанная «Скорая помощь». Водителем ее была уже немолодая женщина. Мы уже почти подъехали к подъезду Ларисы, а водитель тут нам и говорит: «А я этот дом знаю. Тут актер Баталов живет». Голубкина возражает: «Не живет он тут». – «Ну что вы мне рассказываете, – даже обиделась женщина-водитель, – он же аккурат у этого самого подъезда с машиной своей постоянно возится». Вспомнил я, как Лариса мне рассказывала про Баталова, какой он искусный умелец и как изнутри обил свой автомобиль красным деревом. Ну просто как в песне: «Будем жить таким манером, обобьем ее фанером. Вставим раму и стекло. Будет сухо и светло». «Ну и хрен с ним, – подумал я, – этот Боливар вынесет и двоих». Кстати, «лошадиная тема» – это как раз к Баталову. Опять-таки со слов Ларисы, я знал, что тот как раз был женат на цыганской наезднице-циркачке…
Лариса всеми способами хотела меня спровоцировать на решительные шаги. В сторону ЗАГСа. И однажды изрядно перебравший Миронов стал вдруг просить у меня ее руки. Я тогда снял со стены старинный образ Николая Чудотворца, который сам же Ларисе подарил. Ну и, разумеется, благословил их. В итоге пьяного жениха-Миронова мне же и пришлось довезти до его дома. Как я узнал уже после того, как благополучно расстался с Голубкиной, ее затейливая история с Мироновым длилась долго. В этом кругу эстетов и лицедеев именно так и принято. Первоначально Миронов был любовником Натальи Фатеевой, и Лариса, как ее подруга, рассказывала мне, что Андрей, дескать, дикий жмот и скупердяй: на день рождения Фатеевой подарил ей грошовые чулки. Так бедолага Миронов и двигался короткими перебежками по этому минному полю: от Фатеевой – к Голубкиной, от Голубкиной – к Егоровой, от Егоровой – к Градовой, от Градовой – к Голубкиной. Такая, понимаешь, «биология». Такие вот «пестики и тычинки». Такое вот «перекрестное опыление». Тут невольно и вспомнил слова героини «Гусарской баллады» Шурочки Азаровой: «По-гусарски это слишком…»
Вот я и решил, что мне надо как можно скорее, по-гусарски, «сворачивать бивуак». Разумеется, именно я и был инициатором разрыва (он ушел от Голубкиной в январе 1974 года. – Ф.Р.). Мне просто стало невыносимо в собственном доме. Ушел, причем совершенно даже не планируя уходить. Отправился с кейсом по делам в Госкино в плохом настроении. И думаю: что ж такое ужасное настроение – оттого, что возвращаться надо? А может, не возвращаться? Взял и не вернулся. Она потом и жила в моей квартире года полтора. Ну, что ж сделаешь, люди расходятся и с детьми расстаются…»
Самое интересное, но, расставшись с Щербинским, Голубкина снова сошлась… с Досталем. И они официально оформили свои отношения. Правда, длились они недолго – где-то полгода. После чего они разошлись. А вскоре после этого Голубкина сумела выбить себе и дочери через Министерство обороны квартиру в доме на Селезневской улице (рядом с Театром Советской Армии, где она работала). Именно туда вскоре и переехал жить Андрей Миронов.
Их первая встреча, предвестник будущей женитьбы, произошла в октябре 1974-го, в дни, когда Театр сатиры отмечал свое 50-летие. Голубкина пришла на банкет в ресторане ВТО со своим партнером по ЦАТСА Федором Чеханковым, который так вспоминает о том вечере:
