– А вы? – в свою очередь, спросил я.
– Это переходит всяческие границы дозволенного, – нарочито нахмурился капитан юстиции. – Я же вас первый спросил…
– Ну коли так, то слушайте… Меня зовут Аристарх Русаков, а моего товарища Всеволод, – сказал я.
– А как фамилия у вашего подельника? – живо поинтересовался капитан юстиции в фуражке с высокой тульей.
– Фамилия у моего товарища и коллеги Нехватов, – ответил я.
– А он хоть знает, как самому-то говорить? – посмотрел на Севу капитан юстиции и снял фуражку.
– Знает, – сказал я.
– Хорошо, коли так… Ну а я, – надел фуражку наш веселый собеседник, – следователь районного ОВД Милованов, – представился он. – Ваши документы, граждане Русаков и Нехватов, предъявите, будьте так добры.
Я и Сева достали свои служебные удостоверения и отдали их капитану Милованову.
– О, да вы с телевидения, – окинул нас взглядом следователь, посмотрев документы. И, кажется, он не собирался их нам отдавать. – С какой целью вы здесь? – задал он свой второй вопрос.
– Да мы здесь без цели, – ответил я. – Так, знаете ли, шли по улице, а потом я и говорю: «А что, уважаемый Всеволод Георгиевич, не зайти ли нам к господину Коломийцеву на огонек»?
– Значит, Коломийцева вы хорошо знаете? – обрадовался капитан Милованов и снял фуражку. – Ну знали, в смысле.
– Нет. Не хорошо, – сказал я и воспроизвел на лице печальную гримасу. – Мы его совсем не знали и теперь в связи с означенными событиями, похоже, так и не узнаем…
– Не знали, говорите? – усмехнулся капитан юстиции. – А как же тогда: «шли мимо, решили зайти»? – последовал новый вопрос.
– Мы просто слышали о нем, о господине Коломийцеве, – ответил я, нисколько не смутившись.
– От кого? – быстро поинтересовался капитан юстиции Милованов.
– Ну сейчас, право, и не упомнить, – в откровенной задумчивости ответил я. Даже старательно сделал вид, что пытаюсь что-то вспомнить, но у меня никак не получалось. – А! – почти вскричал я радостно. – Кажется, о нем как-то упоминал подполковник Попенченко из Главного следственного управления Следственного комитета Российской Федерации. Но точно я утверждать не могу…
– Вы знаете Кирилла Витальевича? – надел фуражку и вскинул брови под самый ее козырек капитан юстиции.
– Знаю, – просто ответил я. И видя, как расплывается в ехидной улыбке лицо Милованова, добавил: – Только его не Кириллом Витальевичем зовут, а Виталием Зиновьевичем…
Капитан юстиции быстро глянул на меня, и ехидная улыбка с его лица исчезла. Какое-то время он молча смотрел на меня, после чего сказал, указав рукой на полураскрытую дверь:
– Пройдемте, граждане, в спальню.
Мы с Севой прошли в комнату, куда нас приглашали. Капитан юстиции Милованов молча проследовал за нами. В спальне с настежь раскрытыми окнами на тахте сидел человек в возрасте, наверное судмедэксперт, и что-то быстро писал, время от времени поглядывая на человека, лежащего на полу головой к выходу. По всей видимости, это и был хозяин картины, бывший оперуполномоченный Коломийцев. Голова была обезображена, представляя собой сплошное месиво из мозгов, волос и раздробленных костей черепной коробки. Зрелище, требующее хороших нервов. Сева смотрел на «голову» бывшего опера не отрываясь, а потом резко повернулся, произвел резкий прыжок по направлению к двери, и его стошнило прямо на пол коридора. Хотел, видно, добежать до туалета. Не успел…
– Это еще что-о-о, – протянул Милованов тоном знатока-гурмана. – А вот зашли бы вы сюда, когда окна еще были закрыты… Сколько он тут уже лежит? – спросил капитан юстиции, обратившись к человеку в возрасте.
– Трое суток точно, – ответил судмедэксперт, не поднимая головы от своей писанины.
– Трое суток! – поднял кверху указательный палец следователь Милованов и снял фуражку. – Представляете, какой от этого гражданина исходил дух? Если бы не соседи, учуявшие запах, он бы тут так и лежал… Кстати, – капитан юстиции посмотрел на Севу и задержал на мне свой взгляд, – где вы находились и что делали трое суток назад?
– Вам как: почасово или поминутно расписать? – поинтересовался я.
– Можно и по часам, – ответил Милованов.
– А какое сегодня число? – спросил я. Нет, я не валял дурака. Я правда не знал, какое сегодня число…
– Сегодня двадцать седьмое мая, среда, – ответил Милованов, подозрительно поглядывая на меня.
– Спасибо, – сказал и. И стал вспоминать…
Так: двадцать второго мая, это была пятница, я виделся с Геннадием Павловичем на автобусной остановке, где все и произошло. Потом допрос следователя Ермакова, беседа с шефом в телекомпании о случившемся на остановке и получение разрешения на ведение нового журналистского расследования.
Двадцать третьего мая, в субботу, я звонил Вове Чикину, был в гостях у Вити Жмуркина, а вечером брал интервью у Полины Шлыковой.
В воскресенье двадцать четвертого мая имел встречу и долгую беседу на камеру с адвокатом Бавыкиным, а ближе к вечеру того же дня поехал на Ленинский проспект и нанес визит чете Чекулаевых. После чего заглянул еще к их соседке старушке Дробышевой, что была свидетельницей скандала Александра Павлова с Анной Чекулаевой на лестничной площадке за несколько часов до ее убийства.
Двадцать пятого мая я звонил подполковнику Попенченко, после чего долго и безуспешно разыскивал бывшего следователя Седых, что вел три года назад дело об убийстве Анны Чекулаевой. Это он собрал материал о свершении убийства Александром Павловым, базируясь на «неопровержимых» уликах. Седых же и передавал дело в суд, который признал Павлова виновным и осудил его на двенадцать лет.
Разыскал. Имел с ним беседу под водочку.
Бывший следак Седых в подпитии рассказал мне о судмедэксперте Иване Лошакове. И на следующий день, двадцать шестого мая, во вторник, я говорил с этим Лошаковым и получил от него за немалые бабки копию медицинского освидетельствования трупа Анны Чекулаевой, по которому выходило, что убийца имел рост сто шестьдесят два – сто шестьдесят пять сантиметров (это максимум). В то время как рост у осужденного в убийстве Павлова был более ста восьмидесяти сантиметров.
Сегодня двадцать седьмое мая, среда. Значит, если бывшего опера убили три дня назад, то это произошло в воскресенье, двадцать четвертого мая…
Я посмотрел на Милованова.
– Вспомнили? – сахарно улыбнулся он.
– Ага, – ответил я. – Значит, так: двадцать четвертого мая я проснулся в девятом часу. Немногим после девяти я позвонил в адвокатское бюро Самсона Яковлевича Бавыкина. Он очень грамотный адвокат по гражданским и уголовным делам…
– Зачем? – перебил меня капитан Милованов, надевая фуражку.
– Хотел получить консультацию по одному вопросу, – ответил я.
