В этой синей дымке витал образ жены. Казалось, она еще оставалась в комнате, как прозрачная тень, как легкое дыхание. И можно было страстной молитвой, жарким упованием вернуть ее, вызвать из тени.
Кольчугин приблизился к кровати и лег на то место, какое занимала жена, когда он увидел ее мертвой и держал ее остывающую руку. Лег, чтобы голова придавила подушку там, где белело в ту ночь большое, с закрытыми глазами лицо жены. Ноги поместил так, чтобы стопы сливались со стопами жены. Он занял место жены на ее смертном одре и стал звать ее, воскрешать, молить, чтобы она вернулась, тратя в этой молитве всю оставшуюся у него жизненную силу, всю свою слезную любовь.
Его душа трепетала, сердце жарко билось, слезы надежды и обожания текли из глаз. И она появилась. Молодая, сильная, в выцветшем цветном сарафане, когда они шли от Каргополя к Киж-горе среди зноя, дурманных трав, проблеска бессчетных слюдяных насекомых. Впереди, как фиолетовый мираж, возникла гора с деревянной разрушенной церковью. И она спросила: «Почему гора фиолетовая?» Он ответил: «Фиолет-гора». Когда приблизились, то увидели, что склон был в синих цветах и в красной, крупной, созревшей на солнце землянике. Она собирала ягоды, и он видел, как волнуется ее сарафан, как блестит на солнце ее голое колено. Протянула ему благоухающую сочную горсть, и он хватал ягоды губами с ее ладони, целуя перепачканные соком пальцы.
Он почувствовал, как больно дрогнуло сердце, словно выпало из обоймы. Заколотилось неровно, с перебоями, ударяясь изнутри о грудь. Кровать, на которой лежал, стала проваливаться, в ней открылась дыра. Он стал падать в сырую тьму, как в могилу, увлекаемый слепым ужасом.
Задержался над бездной и висел на тонких нитях, слыша, как грохочет сердце. Нити, на которых висел, рвались одна за другой.
«Господи! – простонал он, стараясь удержаться на нитях, которые связывали его с миром, не пускали в могилу. – Господи!»
С великим трудом, чувствуя раскаленную боль в груди, перебрался в кабинет. Позвонил дочери:
– Вера, мне плохо!
– Что с тобой, папочка?
– Мне очень плохо. Сердце.
– Я сейчас приеду. Доктора возьму и приеду!
Те два часа, что дочь добиралась до него из Москвы, он лежал под разноцветным светильником и слушал свое сердце. Оно грохотало, подскакивало, замирало. Опять начинало скакать, словно мяч, отлетавший от стены. Он был липкий от пота. Ждал, когда разорвутся последние нити, на которых висело и дергалось сердце. И он умрет.
Дочь привезла с собой доктора. С брюшком, с золотистой бородкой, он напоминал чеховских персонажей.
– Стало быть, сердечко себя обнаружило, Дмитрий Федорович? Давайте послушаем, какое у нас сердечко. – Доктор прикладывал к его груди холодное рыльце трубки, перемещал от соска к ребрам. – Пугливое у нас сердечко, ох, пугливое.
Смерил Кольчугину давление, сделал внутривенный укол.
– Подождем до утра, какое будет у вас самочувствие. Если не станет легче, придется госпитализировать. Мерцающая аритмия опасна тем, что способствует образованию тромбов. А пока постарайтесь уснуть. И в дальнейшем никаких перегрузок! Отключите телефон, телевизор. Даже окна занавесьте. Вам, Дмитрий Федорович, нужен длительный отдых. Увы, вы не мальчик. Нужно жить по средствам, какие оставляет нам природа.
Доктор направился к выходу. Дочь сказала:
– Я отвезу его обратно в Москву. Буду тебе звонить. А утром приеду. А то Тим-Тим у меня расхворался. Какие у меня мужчины уязвимые!
Он остался один и лежал под разноцветным фонарем, стараясь разглядеть среди стекол изображение медведя, которое однажды явилось ему в детстве, а потом исчезло. После укола и таблеток ему стало легче. Сердце притаилось в груди, как в норе, и лишь иногда испуганно вздрагивало.
Страх его прошел. Это был обычный приступ, который отступал после приема лекарств и двухдневного отдыха. Завтрашняя поездка казалась возможной. Он будет дремать в машине, будет дремать в самолете. Работа, которая ему предстоит, мобилизует организм, откроет скрытую кладовую энергии, и он забудет про сердце.
Позвонила дочь, и он постарался ее успокоить. Позвонил сын, которому дочь рассказала о его недомогании. Кольчугин был тронут вниманием детей.
Была глубокая ночь, но сон не приходил. Сердце успокоилось. Он перекрестил его у себя в груди и решил выйти в сад. Там вольнее дышалось.
Была тьма, прохлада. Пахло вянущей листвой, флоксами, ароматами близкой осени. Над вершинами берез туманно текли звезды. И он вспомнил, как совсем недавно, в марте, сверкали среди тающих снегов белые стволы, и в розовых вершинах сияла ослепительная лазурь.
Он сел за деревянный стол, над которым рябина свесила отягченные ягодами ветки. Далеко, сквозь деревья, снижался самолет, приближаясь к Шереметьеву. Уже включил огни, бриллиантами переливались иллюминаторы. Кольчугин вспомнил, как они с женой любовались этими ночными бесшумными самолетами, и жена сказала: «Они похожи на каравеллы, полные драгоценных камней».
Кольчугин думал, как завтра начнется его поход, один из бесчисленных. Туда, где бьет артиллерия, рушатся города и где находится его ненаписанная книга. И его молодой герой Николай Рябинин пройдет сквозь огненные руины.
Замысел книги был неясен, жил под сердцем, как таинственный эмбрион, которому предстояло родиться. Рос, наливался, начинал трепетать, колотился в стенки тесного лона. Сердце взбухало, больно ударялось о грудь, стремилось наружу. Кольчугин прижимал ладони к груди, не выпускал сердце. Но оно, как ядро, ударило изнутри, прорвало грудь, открывая в нем рваную больную дыру. Яростная счастливая сила вырвалась на свободу, молодой восторженный странник покинул тесную обитель и умчался вдаль, оставляя в ночи гаснущий след.
Кольчугин с разорванной грудью упал головой на стол. Рука его бессильно свесилась. Лежал под ночной рябиной среди туманного свечения звезд.
Часть вторая
Глава 13
Николай Рябинин, двадцати пяти лет, стремился в мир, сияющий и стоцветный. Жадно поглощал зрелища этого необъятного мира. Желал запечатлеть эти зрелища в своих литературных творениях. Остановить бег событий, спасти их от забвения. Его первые художественные опыты напоминали неумелую охоту за бабочками, когда ловец хватает руками сидящий на цветке «павлиний глаз», бабочка улетает, оставляя на пальцах фиолетовую пыльцу и ломтик крыла.
Рябинин предлагал свои рассказы и повести в журналы и книжные издательства, неизменно получая отказы. В глянцевых журналах, среди сверкающих автомобилей и целлулоидных красавиц ему не было места. Как не было места в толстых литературных журналах, напоминавших сумрачные музеи. В издательствах ему отказывали, ссылаясь на увядание литературы, умирание книг, исчезновение читателя. Читателю скучно разбираться в интеллигентских исканиях какого-нибудь унылого филолога или тоскующего музыканта. Издатели ждали книгу, которая разбудит сонного читателя, расшвыряет, как взрыв, блеклые повествования худосочных авторов. Ознаменует начало новой литературной эпохи.
