– Не поддавайтесь унынию, граждане. – Курок бодро взмахивал рукой, словно дирижировал, желая извлечь из оркестра бравурную ноту. – После победы все восстановим. Новые хаты, школу, газ проведем. Будет здесь передовой народный колхоз «Аврора». А на въезде поставим памятник. Ополченец держит в руках спасенного ребенка.
Умолк, сияя глазами. Верил в свою мечту, увлекая в нее измученных женщин.
В наступившей тишине раздался слабый голосок. Девочка, продолжая смотреть на комбата, спросила:
– А когда меня убьют, больно будет?
Рябинин почувствовал, как хлынули к глазам жаркие слезы и остановились, не в силах пролиться.
С лавки вскочила худая женщина в нахлобученной зимней ушанке. Кинулась к комбату. Стала трясти у его лица костистыми кулаками. Визгливо и хрипло выкрикивала:
– Ще б ви сдохлы, бисы! Ще б вас поубивало, клитых! И слиду вашого нэ залишилося! Хто вас сюди кликав, бисовы души! До вас жили, було все, будинки, городи! Хлиб сияли, прибирали! Ви прийшли, и все зруйновали! Усих повбивали, каты проклятии! – Она кинулась на Курка. Лавр перехватил ее сухие запястья. Другие женщины тянули ее назад, на скамью.
Курок, бурля неразборчивыми словами, пошел к выходу. Следом Лавр и Рябинин, слыша за спиной детский плач.
Они шли по селу. Курок долговязо шагал, бурно дыша. Его лысый череп воспаленно блестел на солнце. Рыжая борода от возбуждения съехала набок. Кобура со «стечкиным» скакала на бедре при быстрой ходьбе.
Проходили мимо дома с затейливыми колонками и башенками. Навстречу из калитки, из цветущего палисадника, выбежала женщина, та, которой любовался Рябинин. Ее печальной статью, беломраморным лицом, уложенной вокруг головы косой. Теперь коса рассыпалась спутанными космами. На белом лице краснели ссадины. Из губы сочилась кровь. Платье на груди было разорвано, и женщина, придерживая обрывки, рыдала:
– Он бил, снасильничал! Он сказал: «Воды попить». Я пустила! Он ударил, автомат наставил! Снасильничал! Залез в шкатулку! Взял золотые колечки, цепку с крестиком, сережки с камушками! Кто защитит? Ой, горе, мамочка моя! Ой, да зачем мне такой позор!
– Кто? Кто? – рявкнул Курок. – Кто снасильничал? – Его лицо побледнело, под бородой ходили бешеные желваки. – Кто, скажи, этот вор?
– Ой, мамочка, ой, не знаю! Автомат наставил! Все колечки, цепочки, которые от свадьбы остались! Ой, куда мне теперь бежать! – Она было кинулась по улице, косматая, с голыми ногами, удерживая среди обрывков платья тяжелые груди.
– Стой! – схватил ее за руку Курок. – Сейчас батальон построю, покажешь суку! Лавр, батальон к построению!
Через десять минут перед магазином на площади был выстроен батальон. Солнце жгло из небес. Ополченцы топтали свои короткие круглые тени. Одни были с оружием, взятые с постов. Другие подняты с коек, на которых отдыхали после ночного дежурства. Стояли неровным строем, в бронежилетах, пятнистых тужурках, в домашних рубахах и куртках. На головах каски, косынки, картузы, шляпы с приподнятыми полями. На ногах бутсы, стоптанные туфли, спортивные кроссовки. Все пестрое воинство, явившееся в Донбасс из дальних городов и селений.
Рябинин стоял в строю, глядя, как комбат, яростный, с выпученными синими глазами, озирает батальон, подталкивая вперед женщину в растерзанном платье.
– Смотри! – толкнул он ее к строю. – Укажи на суку! Кто тебя изнасиловал?
Женщина, плача, боясь отпустить обрывок платья, прикрывавшего грудь, пошла, запинаясь, вдоль строя. Остановилась перед Жилой, который насмешливо, зло смотрел на нее.
– Этот! – крикнула она. – Он автомат наставил!
Курок метнулся к Жиле, выволок из строя:
– Ты?
– Да ты что, командир! Первый раз бабу вижу! – Жила набычился, зло смотрел на комбата и женщину. Мускулистые руки, выступавшие из пятнистой безрукавки, играли синей татуировкой. Поглаживал автомат. Был готов сдернуть его с плеча.
– Он! – стенала женщина. – Колечки взял, которые от мужа остались!
– Отдай оружие! – Курок дернул автомат, и Жила, не сразу выпуская ремень, выступил на шаг из строя. – А ну, покажи! – Курок набросил автомат себе на плечо, стволом вниз, и стал обыскивать Жилу, шарить по карманам его пятнистой безрукавки. Из кармана длинные дрожащие пальцы комбата вытянули золотую цепочку с крестиком. Следом на землю посыпались колечки, сережки, блестящие украшения.
– Твои? – обернулся Курок к женщине. Она кивнула, всхлипывая. – Забирай!
Та схватила цепочку, стала поднимать с земли кольца и украшения.
– Батальон! – хрипло, срываясь на клекот, крикнул Курок. – Мы пришли сюда, на священную землю Новороссии, чтобы своими жизнями добыть для людей Донбасса свободу и справедливость! Но среди нас завелся гад, сучье отродье, который потерял человеческий облик и использует святое оружие, чтобы грабить и насиловать. От него исходит яд, который отравляет святой колодец наших душ, оскверняет нашу праведную борьбу! Именем народа, памятью павших борцов, во исполнение священной справедливости, этому гаду смерть!
Курок выхватил из кобуры «стечкин», поднес к голове Жилы и выстрелил. Клюквенные брызги разлетелись из головы Жилы, и он молча грохнулся на землю.
– Убрать! – приказал Курок начальнику штаба. – Батальон, разойдись!
Пошел, не оглядываясь, к передовой линии, переставляя длинные ноги. Женщина убегала, колыхая распущенными волосами. Два ополченца оттаскивали Жилу в сторону. Рябинин заметил, как в пыли блестит, мерцает камушком оброненное золотое колечко.
Глава 22
Стояла жара. Все было залито слепящим светом. Рябинину казалось, что в этом солнечном свечении присутствует едва уловимая дымка, предвестница мглы. Он испытывал необъяснимую тоску, неизъяснимое одиночество, словно остался в этом мире один, без прошлого и без будущего, без привязанностей, без друга, без дома, без любимой и любящей женщины. Все его прежние побуждения, делавшие жизнь увлекательной и неутомимой погоней, теперь исчахли. Он был пуст, из него изъяли память, сердце. Оставалась ноющая душа, которая предчувствовала конец всего. И этот слепящий солнечный свет таил в себе будущий мрак.
У соседней хаты ополченцы, голые по пояс, обливались водой, гоготали, смеялись. По улице, пыля, промчался грузовичок, на крыше был установлен пулемет, пулеметчик промелькнул своим загорелым лицом. В саду, среди яблонь, зарытый в землю, стоял танк, тот, что пригнал Танкист. Ополченцы, маскируя машину, набрасывали на броню срубленные ветки. За изгородью старуха в красном платье, с распухшими ногами, тащила ведро. Было видно, как качаются под платьем ее тяжелые груди. В селе, среди хат, в проулках и садах присутствовала осторожная жизнь, готовая при первой опасности затаиться. На белом пшеничном поле темнел подбитый танк, и в нем разбухали на жаре чернокожие мертвецы.
Но все это не интересовало Рябинина. Над всем нависала мгла, и его тоска сама была мглой, в которой меркла его бессмысленная жизнь.
