Книга Алюминиевое лицо. Замковый камень, страница 20. Автор книги Александр Проханов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Алюминиевое лицо. Замковый камень»

Cтраница 20

Он почесал поросячью голову меж обгорелых ушей, и из ноздри, где торчал укроп, вытекла розоватая капля.

Зеркальцев понимал, что его вовлекли в театральное действо. Что реальная жизнь превращается в странную болезненную игру. Но его рассудок не противился этому вовлечению. Безумие, в которое его вовлекали, было желанным, засасывало в сладостную смерть, в запретную, но неодолимую бездну.

Перед ними на прилавке лежали горы творога, влажного, жирного, отекавшего млечной влагой. В деревянных чашках желтело свежесбитое масло. В горшочках густо, с застывшим завитком, белела сметана. В крынках стояло свежее и томленое молоко с коричневой пенкой. Перед всем этим млечным богатством стоял длиннолицый, с тонким носом, белорус в соломенной шляпе и шитой народной рубахе.

– А это Олесь Васильевич Гривка, – представлял продавца Голосевич. – И здесь поставлено согласно пророчествам старца Тимофея. Он же предрек: «Пойдешь туда, где рог звезду пробил, и станешь стопой в твердыне храбрых». Что же это значит, Олесь Васильевич?

– А значит это, Кирилл Федотович, что я буду послан в Беларусь, в Беловежскую пущу, где водятся рогатые зубры и где была разбита красная звезда Советского Союза. Но я приду в Брест, где находится твердыня храбрых Брестская крепость, и там будет место наместника царя.

Зеркальцев понимал, что мир, в котором он пребывал, не был нагромождением случайностей. Не являл собой результат хаотических сочетаний. Этот мир был предсказан в загадочной сказочной форме, разгадан и осуществлен по заранее начертанному плану. Те же места, где иногда возникали сбои и начинал клубиться непредвиденный хаос, были местами не точно угаданных предсказаний, ошибочно сконструированных форм.

Они шли вдоль рыбных рядов. В длинных деревянных корытах, наполненных дробленым льдом, лежали огромные семги, сине-серебряные, как зеркала, с изумрудными глазами и белыми зубастыми ртами. Продавщица в бусах, с радужным воротником, немолодая, с увядающим, все еще красивым лицом, держала рыбину. Отточенным ножом отрезала сочные хрустящие ломти, нежно-алые, с сахарным позвонком. Темный завиток волос выбился из-под платка, и женщина поправила его, посмотрев в серебряную рыбину, как в зеркало.

Тут же стоял аквариум с водой, и там, в полутьме, плавали остроносые осетры с костяными зубчатыми спинами.

– А это – молдаване, которые торгуют норвежской семгой. Софья, тебя выберу я, в обход многих мужчин, и назначу наместницей царя в краю садов и виноградников. Не о тебе ли было пророчество святого русского старца? «Пойдешь туда, где три Рима сошлись».

– Обо мне, Кирилл Федотович. Молдавия – то место, где три Рима сошлись. Мы происходим от Первого Рима. Вера у нас православная, византийская, от Второго Рима. А правила нами Москва, Третий Рим. – И женщина отделила от рыбины еще один алый ломоть, в котором позвонок переливался, как перламутровая жемчужина.

«Какая мощь в этом старце Тимофее, – думал Зеркальцев. – Какая космическая русская сила! В нем слились все русские потоки, все времена, все христианские и языческие верования. И Андрей Рублев, и наскальный рисунок, и святой Сергий, и Толстой, и Циолковский, и „Купанье красного коня“. И перелет Чкалова через полюс, и Сталинградская битва, и молоканские секты, и русские полярные ветры, и полярные звезды, и блеск весенних снегов, и золотая от одуванчиков земля! И пуля, летящая в затылок невинному узнику, и крик роженицы, и стихи Александра Блока про девушку из церковного хора. Сгусток волшебной силы, позволявшей считывать будущее, которое звенело в его крови, мерцало на кромках солнечных облаков, душило его во сне, кипело, как расплавленный металл, застывало золотыми слитками его иносказаний и притч. Как он выглядел, этот русский божественный старец? Какое у него было лицо, пальцы рук, звук его голоса? Не дано узнать. Только окованные золотом крестовины и голубой бриллиант на раке святого!»

Рынок и впрямь казался ковчегом среди бушующих вод, на котором собрались спасенные от потопления народы, взявшие с собой плоды земные. Сквозь иллюминаторы било косое солнце, освещая горы персиков, виноградные гроздья, пирамиды изюма, румяные яблоки, среди которых стояли дружелюбные, с фиолетовой щетиной азербайджанцы в каракулевых шапочках, ласковыми взглядами подманивая покупателей. И с ними было связано прорицание старца, возвещавшее присоединение Кавказа к русской короне.

Узбек в стеганом синем халате и тюбетейке отрезал от дыни медово-желтый полумесяц, который сочился соком, привлекая назойливых ос. Узбек осторожно, кончиком ножа, стряхивал осу с дыни. И о нем говорил старец, предсказывая возвращение России в Туркестан, к лазурным изразцам Самарканда, благоухающим барханам Каракумов, зеленой воде Туркменского канала.

Киргиз в войлочной шляпе предлагал покупателям грецкие орехи. Туркмен в косматой шапке укладывал на фаянсовое блюдо ломти баранины для шашлыка. Чуть поодаль стоял якут в меховой душегрейке с радужными вставками у ворота, перед ним высилась курчавая сизая гора каких-то стеблей.

– Что это? – рассеянно спросил Зеркальцев.

– Ягель, – лаконично ответил Голосевич.

Вдоль рядов, поддерживая порядок, расхаживала охрана. Несколько казаков в лампасах, фуражках и кителях старого покроя, увешанные крестами, медалями, знаками отличия времен японской и германской войн. Они поигрывали нагайками и рыкали на бестолковых покупателей. А также чеченцы в узких сапогах, бурках и папахах, с серебряными кинжалами.

Среди рынка возвышалась огромная сырая плаха, измочаленная топором. Мясник в оранжевом липком фартуке держал огромный сияющий топор и рубил опрокинутую на плаху говяжью тушу. Летели белые костяные осколки, сочные кровавые брызги. Ломти мяса с перерубленными белыми ребрами падали на прилавок. Мясник был невысок и могуч. У него не было шеи. Его розовые студенистые щеки сваливались на плечи, словно две дрожащие медузы. Его глазки заплыли жиром. Крохотный лоб прикрывали мелкие рыжие волосики.

– Это наш латыш Раймонд. О нем старец Тимофей возвестил: «Оставит секиру, и будут руки его в смоле». Что значит – бросит свое ремесло мясника и вернется на берег Балтики, где много янтаря. Он будет мой наместник в Остзейских землях. Раймонд, – обратился Голосевич к остзейцу, – о чем я тебя попрошу. Приготовь два куска вырезки, да получше. Хочу одарить толкователей.

– Да, хозяин, – ответил мясник, продолжая рубить. И при каждом ударе топора плескали его желеобразные щеки.

– Это мясо жертвенного тельца, над которым прочитана очистительная молитва, – сказал Голосевич.

Зеркальцев увидел на прилавке завернутые в бумагу куски мяса с проступившими красными кляксами. На свертках фломастером были сделаны надписи: «Статский советник», «Канцлер», «Лейб-медик», «Камергер». Мясник отрубил два красных шматка, завернул в бумагу, фломастером надписал: «Алевтина Первая» и «Алевтина Вторая».

Зеркальцев не успел расспросить, что значили эти надписи, как вдруг увидел среди покупателей мать Феклу. В черном подряснике и тесном черном платке, она шла вдоль рядов, а за ней следовал невысокий сутулый человечек с пучком волос, стянутым в хвост на затылке. Он держал кошелку, куда мать Фекла складывала купленную снедь.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация