Бородач в задумчивости почесывал затылок. Он не смотрел на Хозяйку, блуждая взглядам по прожилкам нефрита, из которого был сложен пол Гостиной. Похоже, он не мог решиться ни на повиновение, ни на бунт, а потому бездействовал, словно осел, не знающий, что предпочесть – овес или ячмень.
– Тот самый случай, когда правда дороже жизни, – шепнул Герфегест Хармане.
Хармана не ответила. Она была умна и не хуже Герфегеста понимала, что сила Гамелинов зиждется не только на ее магической силе, но и на искренности ее вассалов. Она понимала, что в минуту ярости хватила лишку с запугиванием Сильнейших, и отдавала себе отчет, что не сможет воспользоваться веером во второй раз. Вся ее магическая сила была вычерпана без остатка.
– Моя госпожа… моя Хармана, – начал бородач, – ты властна над моей жизнью. Это верно. Но я Гамелин и умру Гамелином. Путь Стали – это путь ясного довода, путь правды. Что бы ты ни делала – а твоя сила велика и гораздо превосходит мою, – тебе не доказать мне, что ты сейчас хочешь сделать Хозяином Дома достойного человека. Я не смогу, подобно остальным, поцеловать край его плаща и преклонить перед ним колени, пока сам не буду убежден в твоей правоте.
– Если тебе недостаточно моего слова, любезный дядя, скажи, что будет для тебя по-настоящему ясным доводом?
Плешивый Гамелин выступил вперед. Ему было явно обидно, что Хармана обратилась не к нему, а к Матагевду, который несколько уступал ему в родовитости, хотя и приходился госпоже дядей. Но не успел он открыть рот, как Герфегест встал и, сойдя с тронного возвышения, вынул меч из ножен.
– Пусть честный поединок станет тем ясным доводом, который убедит тебя, верный Гамелин, в том, в чем не может убедить тебя госпожа. Если ты сильнее меня, твой меч положит предел моей жизни и все станет на свои места.
На Харману устремились взгляды, алкающие одобрения. И хотя покорившиеся Гамелины стыдились своего малодушия, сейчас их больше интересовало, будет ли стычка. Смелость и откровенность Матагевда как бы искупила в одночасье всеобщую покорность. Плешивый – это был Ламерк, владетель файеланта «Жемчужина морей» – тот вообще чувствовал себя героем. Разумеется, если бы Хармана спросила у него, что его не устраивает, он бы ответил то же самое!
Острые ногти Харманы впились в черное дерево, из которого были выточены подлокотники ее тронного кресла. Она давно догадалась, к чему вел Матагевд, самый сильный мечник Наг-Нараона. Она знала, что он хочет поединка, но… Герфегест обернулся, бросив на Харману взгляд, исполненный любви и утешения. Он не даст себя убить после всего того, что произошло минувшей ночью. Хоть бы и вышел на поединок с лучшим мечником всей обитаемой суши!
Лавки были раздвинуты, зрители расступились.
Хармана, однако, не пожелала покинуть свой трон – быть может, из опасения лишиться чувств, если шальной удар клинка ее дяди вопьется в обожаемую ею плоть Герфегеста Конгетлара. Она была обессилена, бледна. И все-таки она оставалась невыразимо прекрасной.
Матагевд, смежив веки, поцеловал свой меч. То же сделал и Герфегест.
Мысленно сосчитав до десяти, каждый из противников стал в боевую стойку.
Все Сильнейшие были на стороне Матагевда, хотя и не спешили выказывать это из опасения накликать на себя гнев госпожи. И только Хармана смотрела на Герфегеста с мольбой, собрав в кулак все остатки своей магической силы. Герфегест знал, что ее поддержка стоит поддержки сотни улюлюкающих зевак, как молодой иноходец стоит сотни неподкованных водовозных кляч.
За последние месяцы Герфегест получил представление о боевых уловках Гамелинов. Боевое искусство Стали – это искусство прямых рубящих ударов. Так дрались послы, братья Сорнаксы, так дрался Артагевд. И все же этого знания было явно недостаточно для того, чтобы отыскать слабое место у такого опытного бойца, как Матагевд, который, похоже, никогда и ничего, кроме меча, в руках не держал.
Тренируясь, Конгетлары обычно не делали упора на поединках с мечами, и хотя Герфегест владел клинковым оружием в совершенстве, метательным оружием и луком он владел гораздо лучше. Положение осложнялось еще и тем, что меч Герфегеста – совершенное творение его Брата по Крови, Элиена – был вдвое легче, чем кавалерийский тяжеловес в руках Матагевда.
Двуручный меч Матагевда не имел, разумеется, такого грациозного прогиба, каким отличался меч Герфегеста. Он был приспособлен для жестокой сечи, а не для фехтования. Он был не только вдвое тяжелее, чем меч Герфегеста, но и на треть длиннее.
Именно исходя из этого, Герфегесту приходилось строить свою защиту. Он избегал прямых сшибок, закладывал сложные кривые и свободно отступал, заботясь лишь об одном – не подпустить противника достаточно близко. По негласному соглашению Герфегест и Матагевд отказались от оружия левой руки, хотя Герфегесту это было гораздо менее выгодно, чем Матагевду.
«Это и будет моей уступкой», – подумал Рожденный в Наг-Туоле, подаваясь вперед в колющем выпаде.
Матагевд страдал некоторой неповоротливостью. «Подвижность – это первое, что ворует у бойца старость», – говорил Зикра Конгетлар, и это было верно по отношению к Матагевду, который был старше Герфегеста не менее чем на пятнадцать лет.
Герфегест воспользовался нерасторопностью противника дважды – когда после ловкого и легкого отбива он перекатился по полу и ранил Матагевда, не успевшего поднять свое тяжеленное оружие с достаточной быстротой, в правую голень. И второй раз, когда, захватив гардой своего меча острие клинка Матагевда, Герфегест отвел клинок противника кверху, одновременно подступился к нему поближе и нанес Гамелину сокрушительный удар в ключицу рукоятью.
Но Матагевд был далек от того, чтобы признать первенство Герфегеста, которое понемногу становилось очевидным даже его недоброжелателям. Казалось, он скорее предпочитал погибнуть, нежели преклонить колени перед человеком из Павшего Дома, сколь бы умелым воином тот ни был.
«Никогда не пытайся отбить удар, не будучи уверен в том, что враг действительно рассчитывает ударить. В противном случае тебя обманут и твоя доверчивость будет стоить тебе жизни», – учил Герфегеста Зикра Конгетлар.
Герфегест за время своего ученичества успел затвердить это нехитрое правило настолько крепко, что без всякого участия рассудка определял замыслы противника. Иное дело – Матагевд. Он, похоже, был почтительным сыном пути правды. Даже слишком почтительным.
Обманы удавались ему плохо. Отражая удары, он делал слишком широкие замахи правой рукой, сильно раскрывался и подставлял свое мускулистое, но негибкое тело для изысканных и легких ударов Герфегеста. Один такой удар достиг его левого запястья. Если бы не стальной наруч, он остался бы калекой.
«Легко отделался», – отметил Герфегест и, не давая Матагевду опомниться, приблизился к нему на два шага. Усыпив бдительность Матагевда ложной защитой, он вонзил клинок в его левый бок.
Сильнейшие разом шумно вздохнули. Один лишь Ламерк не выказал своих чувств. Он, казалось, наблюдал за поединком без всякого интереса. Все кончилось как-то слишком неожиданно. Герфегест наклонился над Матагевдом. Гамелин дышал. Он, разумеется, был жив.
