Не является слишком большой загадкой и то, каким образом Гитлеру и его соратникам удалось настолько быстро перестроить мораль целого народа. Мы не ошибемся, если скажем, что такая быстрая перестройка объясняется не только харизмой Гитлера, как это принято считать. Проще всего обвинить во всем почившего диктатора, объявив его медиумом, некромантом и еще бог весть кем, придав ему сверхъестественные качества и свойства, которые позволили за считанные годы извлечь из целого народа его душу и перестроить ее нужным ему образом. Это, разумеется, прекрасное лекарство от комплекса вины, которым по сей день страдает старшее поколение немцев, однако к истине имеет отношение лишь косвенное. Секрет в том, что немцы, как уже говорилось раньше, к тому времени уже более полувека мечтали об этой избранности, о сознании собственной уникальности, искали для нее основания. Такие поиски – не прерогатива «загадочной немецкой души». Этой болезнью периодически болеют все более или менее развитые народы. Одному Богу известно, во что вылилась бы, скажем, убежденность в том, что русские – народ-богоносец, а Москва-де «Третий Рим, и четвертому не бывать», не случись в России революции. Одну войну – последнюю русско-турецкую (1877–1878 гг.) – мы под этой маркой с трудом выиграли, другую – Русско-японскую – проиграли, а в третью – Первую мировую – ввязались, не будучи к ней готовы, уповая на русский авось и Божью милость. Параллели напрашиваются сами собой. Так вот, дело в том, что немцы ждали, когда же наконец придет пророк, которому под силу возвестить избранность их народа и его великую роль в мировой истории. Гитлеру не нужно было ничего перестраивать. Он, со своими воззрениями о роли и об уникальности Германии, сформированными под воздействием все тех же поисков истоков и причин потенциального германского величия, придя к власти, получил уже возделанную почву, богато удобренную экономическими кризисами, беспомощностью политиков демократического толка, недовольством каждого рядового немца, униженным положением его родины. Оставалось лишь бросить зерно – и всходы не заставили себя ждать. Другое дело, что ощущение избранности оказалось, мягко говоря, гипертрофированным, и вот в этом уже – заслуга гитлеровских пропагандистов.
Воспитанию и возможному усилению этого чувства посвящалось в рейхе в целом, и уж тем более в СС, много усилий и времени. Каждый гвардеец должен был ощущать себя не просто немцем, а немцем из немцев, понимать свою избранность и действовать в соответствии с ней. В среде обывателей, рядовых граждан империи это ощущение выливалось в патриотизм и высокомерие по отношению к представителям негерманских народов. Тут нужно заметить, что речь идет именно о высокомерии, а не презрении. Сотрудники министерства Йозефа Геббельса периодически перегибали палку, стремясь показать, скажем, русских дикими варварами и недолюдьми, не отягощенными как семейными и религиозными ценностями, так и образованием, однако, если верить отчетам службы СД, подобные утверждения не достигали цели. А уж когда немцы столкнулись с первыми советскими пленными, с остарбайтерами, угнанными на работы в Германию, пришлось перестраиваться даже пропагандистам. А ближе к концу войны, чтобы хоть как-то оправдать неуспех на Восточном фронте, русских пришлось даже признать арийским народом. Однако высокомерное отношение к тем, в чьих жилах не было должного процента арийской крови, было делом вполне обычным и закономерным. В той же мере, в какой обычным было такое отношение к германцам или галлам для римлянина эпохи расцвета императорского Рима. И разумеется, среди членов ордена это было распространено в большей мере и выражено намного сильнее. Поэтому благородство внутреннего орденского кодекса, высокие моральные устои, четко выраженное понятие о чести и справедливости, характерные для гвардии Гитлера, и в то же время весьма часто варварское отношение к представителям негерманских народов и их культуре – не являются столь уж несовместимыми, как мы привыкли считать. Секрет в том, что члены СС были почти столь же чужды общеевропейской культуре, как марсиане Герберта Уэллса – культуре Земли. Общечеловеческие ценности, которыми мы привыкли измерять поступки и события, были для них не то чтобы пустым звуком, но стояли где-то на втором, а то и на третьем плане. Во всяком случае – распространялись не на любого представителя вида homo sapiens sapiens, а только на немцев. В определенной мере это относится и к Германии в целом, но Черный орден был не просто становым хребтом державы – в нем была сконцентрирована идеология рейха. Для того чтобы хотя бы примерно понять, откуда взялся такой подход, необходимо снова вспомнить об обращенности рейха в прошлое. Что было принято думать и говорить о цыганах и евреях в эпоху рыцарских орденов? Цыгане – это бич Божий, а евреи – прокляты зато, что распяли Сына Божьего, следовательно, и те и другие – не вполне люди и не имеют равных прав с христианами и даже, пожалуй, самого права на существование. Вот этой-то логикой – отнюдь не новой, просто забытой – и руководствовались наследники орденских традиций.
Гитлеровские пропагандисты попали в чрезвычайно неловкое положение, когда уже после начала антицыганской кампании выяснили, что цыганский народ гораздо ближе к арийским корням, чем германский. Кампания была немедленно свернута, а цыган решено было не уничтожать, а просто предать забвению и оставить в покое. Фактически сделать вид, что их не существует.
А дальше все объясняется в достаточной мере просто: если ты – единственный в своем роде, представитель лучшего в мире народа, фактически правитель мира, хотя и находящийся в изгнании, то никаких моральных препон, никаких поводов для сомнений для тебя не существует. «Тварь ли я дрожащая или право имею?» И вся непродолжительная история Третьего рейха говорит о следовании именно этому принципу. Помноженному на вполне средневековый девиз «делай как должно – и будь что будет». Гитлеровской гвардии – ордена СС – это касалось в той же, а то и в большей мере, чем каждого подданного империи.
Уильям Ширер в этой связи рассказывал об очень характерной беседе одного его знакомого с немецким приятелем. «Один его немецкий приятель сказал ему: „Разве это не ужасно то, что финны борются с Россией? Это совершенно неправильно“. Когда мистер У. возразил, что финны, в конце концов, делают только то, чего следовало бы ожидать от всех честных немцев, попади они в такую же ситуацию, а именно: столкнись они с необходимостью защищать свою свободу и независимость от необоснованной агрессии, – его приятель резко ответил: „Но ведь Россия – друг Германии“. Другими словами, для немца защищать свободу и независимость своей страны – это справедливо. Для финна делать то же самое – неправильно, потому что это вредит германским отношениям с Россией. Абстрактное понимание справедливости в германском менталитете отсутствует. Возможно, этим объясняется полнейшее отсутствие у немцев понимания или сочувствия к бедственному положению поляков или чехов. То, что немцы делают с этими людьми, – убивают, например, – это справедливо, потому что делают это немцы, а жертвы, с точки зрения немцев, – низшая раса, которая должна считать правильным все, что немцы пожелают с ними сделать».
[21]
