В двух шагах, чуть позади, у стенда стоял Илья. Стоял и смотрел на него. Без единой кровинки в лице. Точно обо всем уже догадавшись. А следом резко отвел взгляд. И тогда Савинов понял: эти несколько минут они смотрели на одну и ту же женщину. Смотрели и влюблялись. Один — снова и снова, другой — в первый раз. Первый в своей жизни раз!..
По дорожке между столами уже шла по направлению к ним Рита — загоревшая, в бордовом жакете и такой же юбке, элегантная, с распущенными по плечам волосами, шла легко, покачивая бедрами. Иноков опять, с отчаянием, посмотрел на него, Савинова. Даже не кивнул в знак приветствия, а только смотрел, и было непонятно, что в этом взгляде: животный страх? ненависть, вспыхнувшая разом, как ворох соломы? желание не поверить, убежать, скрыться? Наконец-то найдя предлог, достойную причину отказаться существовать в чудовищном водовороте, который все вот так запросто называют реальным миром. Как это было знакомо ему, Дмитрию Савинову! Когда-то он и сам испытал такое: в двухкомнатной квартирке, без работы, брошенный любимой женщиной — Ритой…
— Как ты меня нашел? — обнимая его, обволакивая запахом духов, уже спрашивала она. — А, любимый? Я тебе не говорила, что буду в библиотеке. Или ты следил за мной? — Она покосилась на юношу, стоявшего чуть поодаль и не сводившего с них глаз. — Кажется, своим напором я смущаю этого мальчика… Да что с тобой, ты точно каменный? Ну, признавайся, как ты меня нашел?
Но он не ответил, а чуть погодя посмотрел вправо. Ильи не было. Он обернулся назад, и ему показалось, что он увидел промелькнувшую макушку Инокова, нырнувшую вниз, скрывшуюся за перилами лестничного марша. Ничего не понимая, Рита смотрела в ту же сторону. А потом спросила:
— Кто это? У него знакомое лицо. Кто это был?
— Иноков.
— Иноков? — Она сосредоточенно кивнула. — Твой художник, конечно. Теперь я вспомнила.
— Наш художник. — Он сделал ударение на первом слове. — Теперь уже наш.
— Он пришел с тобой?
— Нет.
— Но тогда… что он тут делал?
— Пришел за книгой, наверное.
— Зачем же он тогда сбежал?
— У тебя будет возможность спросить у него об этом. Думаю, очень скоро.
Рита сдала учебники, они спускались по лестнице к выходу.
— Он странный, да?
— Очень странный.
— Все гении — странные, — улыбнулась Рита. — Только с тобой-то что? Тебя точно ледяной водой окатили. Ты его… стесняешься?
— Мне кажется, он влюбился в тебя.
— С первого взгляда?
— Разве ты не достойна этого? — Теперь улыбнулся он: — Вспомни меня.
— Я помню.
— Вот видишь.
— Но почему тебя это так волнует? Я о твоем Инокове?
Они вышли на улицу. Волосы ее опять вспыхнули в ярком осеннем солнце. Вот так, запросто, двум женщинам — абсолютно разным, не похожим ничем друг на друга, — поменяться ролями? Этого быть не может. На каких перекрестках времени и пространства выложили им этот путь? Он открыл дверцу автомобиля, забрался в салон. Рядом с ним молчком уселась Рита. Он едва успел завести машину, когда она взяла его руку, лежавшую на баранке, сжала пальцы:
— Все картины Инокова, вместе взятые, ничто в сравнении с часом, минутой, проведенной нами вместе… Слышишь, Дима?
Да, он слышал ее. И знал, что она не лукавит. Но знал Савинов и другое: вторая встреча его жены и маленького сумасброда, вбившего ли себе в голову, что любит ее, или на самом деле влюбившегося в Риту без памяти, должна была случиться через два дня на третий. И ему — да что там: им троим, — вряд ли можно было куда-то от этого деться. Работы развешаны, приглашения разосланы. Менять все не имеет смысла. Отправить Риту на Луну, а Инокова на Марс он все равно не сможет. Они обречены были жить в одном мире, как-то сосуществовать. Так неужели правда, и она — вот так, случайно — заняла место белокурой, так не похожей на нее, Риту, Вероники Постниковой? Он невесело улыбнулся: а может быть, в этом и был смысл? Наконец, это он, расторопный и предусмотрительный, лишил Инокова его первой любви. И вот теперь чувство Ильи к Рите — расплата ему, Дмитрию Савинову. В любом случае ему можно было надеяться только на свою предприимчивость и проворность, на умение расставить шахматные фигуры в том порядке, который позволил бы ему как можно удачнее разыграть партию, где все вышло совсем не так, как он предполагал вначале.
4
Три работы, три гениальных полотна. Первый вздох художника. И в этом вздохе — жизнь крылатых существ — владетелей небес, и яснооких растений — покровителей земли, которые, по мнению художника, суть друг друга.
Жизнь ангелов и подсолнухов…
Когда-то, в другом мире, который отныне брошен в пучину небытия, расчетливый провинциальный меценат Федор Игнатьев упаковал три ранних картины Ильи Инокова и отправил их с оказией в Штаты. Билл Андерс, меценат и коллекционер международного масштаба, владетель престижных выставочных залов, получил посылку. И что же он увидел? А вот это уже было его, Дмитрия Савинова, заботой. Заботой и упущением! Возможно, незначительным, но тем не менее. Он прекрасно знал, что было изображено на этих работах: подсолнухи и ангелы. Столь привычная тематика для художника Ильи Инокова. Все это было проникнуто высочайшей поэтикой. Еще он знал, что Билл Андерс был поражен всеми работами и скоро отписал в Россию дарителю, что непременно должен увидеться с ним, а также с художником. Он желает приобрести ряд работ Инокова и немедленно подарить его творчество Америке и Европе. Он будет щедрым! Даритель, то бишь Игнатьев, дал согласие: ради Бога, хотите меня видеть — да сколько угодно; хотите купить работы — пожалуйста. Но Иноков, знайте об этом наперед, принадлежит мне с потрохами. Встреча Игнатьева и Андерса вскоре состоялась в Москве. Там чужеземец и узнал, что русский — крепкий орешек, и ему, Андерсу, на самом деле придется раскошелиться, если он хочет заполучить Инокова. Андерс предложит переписать контракт с Иноковым на него, но Игнатьев начнет тянуть. Хотя уже через полгода, при той же сладкой мине, сам только и будет думать, как ему избавиться (непременно за хорошую сумму!) от контракта. Потому что безответно влюбленный Иноков вконец запутается во враждебном ему мире. Толком так и не поняв его, отчаявшись, да еще находясь в кабале, он окончательно спятит, рисуя демонов, одолевавших его наяву и во сне.
Савинов не знал одного: какие точно работы были посланы Игнатьевым Андерсу. Если бы он предвидел, что его перевернет вместе со всем миром и выбросит на бетонную плиту двадцатидвухлетним парнем по прозвищу Спортсмен, тогда бы он перерыл все каталоги и отыскал эти растреклятые три картины. Но тогда, когда он писал свою статью, ему хватало всего лишь образа трех полотен. Ему страшно было бы даже увидеть три крошечные картинки, так изменившие судьбы нескольких людей и никак не затронувшие его собственную судьбу! Он знал, что они есть, и все тут. Картины были написаны Иноковым до девятнадцати лет. Теперь ему предстояло перерыть колоды аккуратно сложенных ранних работ мастера и отыскать их.
