14
Зрителей было хоть отбавляй.
Пелны сгрудились на краю пристани, с величайшим изумлением следя за происходящим.
Это было позабористей казни!
На «морской колеснице» – сам император, Хуммер его раздери. Намарн благослови. Ярость Вод Алустрала пожри. В общем, сами понимаете, милостивые гиазиры.
За ним – четырехъярусный файелант. Тоже императорский.
На палубе пестро от воинов в пурпурных плащах императорской гвардии. Рядом с императором – всемогущий и свирепый урод, карлик Горхла. При одном упоминании его имени у всех, кому хватает наглости злоумышлять против императора, кусок застревает в горле.
«Кусок застревает в Горхле», – мрачно скаламбурил Тарен, в минуты опасности у него обыкновенно проклевывалось некое подобие чувства юмора.
«И, вдобавок, – с неудовольствием отметил он, – на „колеснице“ всякий может видеть недоумка Элая. Похоже, не судьба недоношенному до дому доехать – перехватили на полдороге!»
И ежу было ясно: император и Горхла спешили в Лорк, чтобы освободить Харману.
«Едва ли Элай знал о казни Харманы. Но кто-то из моряков на нашем файеланте наверняка знал и наверняка проболтался! Хотя попробуй не проболтаться, когда затейник Горхла протыкает твой язык иглой и, продев в дыру конский волос, тянет за него, побуждая к невольной болтливости…»
При мысли о пытках, да и о Горхле тоже, Тарену стало не по себе.
Когда Тай-Кевр затевал истребление Гамелинов, об императоре Торвенте и его верном Горхле никто почему-то не вспомнил.
«А если бы вспомнил, то, верно, посасывал бы сейчас заморское вино в честь окончания Игрищ Альбатросов и горя не знал бы…»
15
– Приветствую вас, мои возлюбленные чада! – начал император, степенно ступив на пристань. Особый сарказм его слов заключался в том, что император был моложе даже нестарого Тарена, которого только что причислил к своим «возлюбленным чадам». Вообще, Торвента Мудрого знали как человека с большими странностями. – Приветствую императора! – поклонился Тарен.
– Я еще не успел поздравить тебя с перстнем главы Дома, Тарен. Но это, впрочем, терпит. Ибо у нас есть дела куда более безотлагательные. Я вижу, здесь сотворили казнь Хозяйки Гамелинов, злостно нарушив тем самым обычаи Семи Благородных Домов и законы Синего Алустрала.
Тарен Меченый снова отвесил императору церемониальный поклон, не смея поднять глаза. Он не мог решить, как именно следует интриговать в его положении. Бесстрастный тон императора и свирепое молчание Горхлы были ему плохими советчиками. Наконец он промолвил:
– Ты прав, Первый Сын Синевы, мы казнили Харману. Точнее, пытались казнить ее, – поправился Тарен, с неудовольствием отмечая, что Хармана, которую поддерживает Элай, преспокойно блюет соленой водой с борта «морской колесницы». Жалкая, словно мокрая курица, но, Хуммер ее разнеси, живая! Едва ли стерва умрет в ближайшее время, если только он, Тарен, не проявит некую самоубийственную настойчивость. – Мы пытались казнить Харману как преступницу. Ибо она и есть преступница.
– Если она и впрямь преступница, ты все равно не властен над ней. Ибо Хозяев Домов властен судить только император! – рявкнул Горхла с безмолвного соизволения Торвента.
– Но ведь это закон мирного времени! А во время войны, ведь Пелны и Гамелины по-прежнему находятся в состоянии войны, я могу расправляться с врагами по своему усмотрению
– Я вижу, ты плохо знаешь законы, мое беспокойное чадо. Даже во время войны убийство Хозяина или Хозяйки Благородного Дома в присутствии императора, но без санкции императора преступно! – отрезал Торвент. – Мои штандарты находились в виду Лорка уже больше часа, но никто и не подумал спросить у меня, что я думаю по поводу этой казни, даю ли я свою санкцию? Ты, Тарен, даже не соизволил отложить эту низкую расправу!
– Мы были так увлечены казнью, что не заметили вас, – бросил Тарен Меченый несколько более высокомерно, чем позволяли даже самые вольные трактовки этикета Благородных Домов.
– Так значит ни ты, Тарен, ни твои люди не замечали четырехъярусного файеланта Его Величества? – издевательски переспросил Горхла.
В исполнении Горхлы заявление Тарена прозвучало совсем уж по-хамски. Как можно не заметить Первого Сына Синевы? Чем же это таким нужно «увлечься»? Тарен понял, что допустил серьезный дипломатический просчет.
– Я… Мы…
– Ну хоть теперь-то ты замечаешь меня и мой файелант? – издевательски прищурившись, поинтересовался император.
Колесо мыслей Тарена Меченого предательски проворачивалось на месте. Как теперь выкручиваться? Что сказать?
– Теперь ты видишь его, Тарен? – сказал Торвент так громко, что впору было бы сказать «заорал».
Руки Пелнов дружно потянулись к ножнам. А что делать? Хозяина оскорбляют, на него орут, как на последнего чашника или какого-нибудь там постельничего.
Неужели снова резня?
16
Элай был слишком занят вновь обретенной Харманой, чтобы следить за событиями на пристани.
Нежность и желание навалились на него со свойственной молодости назойливостью. Он лез из кожи вон, помогая Хармане прийти в себя.
В этом отношении Хозяйка Гамелинов делала успехи. Вдоволь наплевавшись и накашлявшись, она теперь стояла на коленях, опершись руками о воротило «морской колесницы».
Исторжение вод из ее пищевода вроде бы прекратилось и Хармана повеселела. Звон в ушах, тошнота, насморк – все это скоро пройдет. Она слишком сильна для того, чтобы умереть после такого чудесного спасения. – Ну как? – заискивающе спросил Элай. – Бывало и хуже.
Скроив подобие улыбки, Хармана поглядела на перепуганного Элая. Сразу вслед за этим она в очередной раз стиснула свою густую пепельную гриву, чтобы отжать из нее воду.
Это живописнейшее зрелище заставило плоть Элая затрепетать весьма недвусмысленно. И хотя это было некстати, совершенно некстати, совладать с собой Элай не мог.
– Я обожаю тебя, Хармана, – прошептал он, благо наушников на борту «колесницы» не осталось.
Его широко распахнутые очи недавно повзрослевшего мальчика недвусмысленно вперились в чувственный стан Хозяйки Гамелинов, облепленный мокрым шелковым платьем.
– Сейчас не время, – хрипло бросила Хармана.
Разумеется, она была рада видеть Элая среди своих спасителей. Уморить наследника Элиена в алустральских междоусобных дрязгах было бы страшным позором для Гамелинов. Но куда больше радости доставил бы ей Герфегест, будь он на месте Элая. Будь он хоть на каком месте, лишь бы рядом!
17
«Вынослива, как чайка», – говорили о Хармане ее люди.
