— Да, безусловно. Он очень умный человек, очень сильный, другое дело, зачем было таким путем поворачивать историю вспять? Строй, который свое отжил, силой вернуть нельзя.
— Это правда, что за несколько дней до переворота Ельцин встречался с Крючковым у него на Лубянке и тот, протянув на прощание руку, сказал вам: «Александр Васильевич, очень прошу — берегите Бориса Николаевича»?
— Так и было… Накануне отъезда к Назарбаеву в Казахстан.
— Иезуитом был товарищ Крючков?
— Я не могу так сказать. Слышал, что уволили меня из КГБ якобы по его команде, но не думаю, что он подсматривал, как я с Ельциным выпиваю и как мы с ним в бане паримся. Это были нормальные мужские отношения — ничего особенного… Борис Николаевич ведь меня любил, братом своим называл. Я не спорил, говорил: «Ваше право — вы старше. Назначили братом — пожалуйста, назначили другом — готов». Я же на девятнадцать лет моложе…
Конечно, Крючков все эти вопросы отслеживал, но был еще один интересный момент. Я близко дружил с бывшим патроном по Афганистану Владимиром Степановичем Редкобородым, которого впоследствии, после ареста Плеханова, по моей протекции назначили начальником Девятого управления. С ним я был исключительно откровенным, потому что тех, с кем прошел Афган, считал братьями: там отношениям «начальник — подчиненный» места нет. Редкобородый же был очень близок с Крючковым, поэтому многие вещи до того, разумеется, доходили.
— Кадры хроники, где Ельцин обращается к москвичам, забравшись на танк, стали символом победы демократии над реакцией…
— Это потом их сделали символом, а на самом-то деле все прозаически было… Около одиннадцати дня (или чуть позже, может, в половине двенадцатого) кто-то, скорее всего Бурбулис, подбросил идею: мол, пойдемте с народом поговорим. «Пойдемте, пойдемте!» — тянет… Ну, пошли, а там танки стоят невдалеке. «Айда к танкистам!». Ну, подошли, а дальше-то что? Тут и возникла мысль забраться на броню, только как? Я не танкист, Борис Николаевич вообще никогда рядом с этой техникой не стоял. Сообща как-то залезли…
— Когда в очередную годовщину ГКЧП по телевизору вы видите себя с Ельциным на танке, какие возникают мысли?
— Горько становится оттого, что люди, которые были вдали от событий, называют путч опереточным. Особенно неприятно слышать это от питерских, которые просто нас одолели. Захватили в стране власть, а кто они, собственно, такие? Ни в девяносто первом рядом их не было, ни в девяносто третьем — они выжидали. Как историки говорят: в то время, когда пролетариат проливал свою кровь на баррикадах, буржуазия медленно карабкалась к власти. Здесь прямые аналогии напрашиваются, потому что те, кто к этой борьбе отношения не имеют, сейчас главные демократы — ордена за заслуги друг другу вешают.
— Путч подтолкнул Советский Союз к развалу и фактически его развалил. Сегодня одни называют это трагедией, другие, наоборот, счастьем… Вы были непосредственным участником и свидетелем подписания Беловежского соглашения, венчавшего распад СССР, все происходило на ваших глазах… Рассказывая мне о тех исторических днях, Леонид Кравчук, Витольд Фокин, Геннадий Бурбулис и другие политики, находившиеся тогда в Беловежье, подчеркивали: изначально желания похоронить Союз ни у кого не было — это так?
— В общем-то, да. Все прикидывали: ну что ж, не получилось с одним договором — подпишем другой, и даже если возникнет новообразование (типа того, что впоследствии СНГ обозвали), все равно оборона совместная, а хозяйствовать каждая республика будет немножко по-своему. Украина, например, пусть производит сало и им торгует… Тогда же считалось, что Украина кормит Россию, и у вас думали: вот заживем без нахлебников! (Правда, потом, когда попробовали пожить врозь, выяснилось, что наоборот все). Впрочем, в то время никто еще, конечно, не думал, что дело дойдет до такой степени размежевания.
Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».
«…В Беловежскую пущу мы с Ельциным приехали вечером. Кравчук уже находился там, но поджидать нас не стал и отправился на охоту. (Он всегда стремился продемонстрировать «незалежное» поведение, выпятить собственную независимость). Зато Станислав Шушкевич на правах хозяина принимал гостей подчеркнуто доброжелательно.
Отдохнули с дороги, перекусили, и тут вернулся Леонид Макарович.
— Какие успехи? — поинтересовался Ельцин.
— Да кабана завалил, — похвастался он.
— Это хорошо, кабанов надо заваливать.
Милый, ничего не значащий разговор накануне разъединения целых народов…»
— Насколько я знаю, когда собрались лидеры трех республик, речи о распаде СССР не было, и вдруг Кравчук сказал Ельцину: «Борис Николаевич, вы считаете, Союзный договор нужен? Ну что ж, я возвращусь в Киев кем был — единоличным руководителем Украины, а вы?» Типа все равно будете вечно вторым… В ответ Ельцин рубанул якобы воздух рукой: «А что, действительно, пора с этим Горбатым кончать!»
— Да, я это подтверждаю. Так в целом и было, только Ельцин редко прибегал к грубым словам и сказал он: «…с Горбачевым кончать»… В «Горбатого» того, наверное, Леонид Макарович переименовал.
— Прежде чем судьбоносный документ подписать, выпили много?
— Трудно подсчитать сколько: это же вялотекущий процесс — он шел постоянно, с утра до вечера… Ельцину, Кравчуку и Шушкевичу приносили бумаги, они с ними знакомились, что-то там поправляли, вновь возвращались к прерванному разговору, им снова какие-то докладные записки несли…
— Кто конкретно инициировал договор о развале Союза?
— Такого договора — о развале! — не существует, окончательный текст выдержан в мягких нормальных тонах: дескать, мы собрались тут, и вот… Основными закоперщиками с нашей стороны были Сережа Шахрай, Бурбулис и Козырев.
— Лично вы понимали, что на ваших глазах вершится история и некогда великая страна, пугалообразный монстр, вдруг рассыпается, приказывает долго жить?
— Мы, если честно, не думали, что Союз распадется, — рассчитывали, что будет создано несколько иное государственное образование, с расширенными правами республик. Я часто присутствовал на переговорах в Ново-Огарево, и там все в один голос просили: «Дайте нам больше свободы, своим бюджетом мы должны управлять сами. Будем выделять средства на общие нужды: на оборону, правительство, содержание, скажем, Кремля, — а остальным распорядимся самостоятельно». Хотели на свое усмотрение торговать с иностранными государствами, открывать, если надо, таможни, но о собственных валютах не было даже мысли. Чтобы кто-то произнес слово «гривна» — да что вы!
— В результате, когда уже все решилось, Ельцин, Кравчук и Шушкевич позвонили сперва Бушу, а затем Горбачеву и объявили им, что Советского Союза больше не существует…
— Не знаю, что они там говорили Бушу, и разговора с Горбачевым тоже не слышал — объяснение с ним потом состоялось, когда вернулись в Москву. Из Беловежья звонили лишь Назарбаеву — я его сам искал: договаривался с коллегами, чтобы он вышел на связь. Ельцин поручил мне найти казахского лидера с целью пригласить присоединиться к большой тройке, но дозвониться до Назарбаева удалось только через несколько часов, когда Нурсултан Абишевич прилетел во Внуково и направлялся уже к Горбачеву.
