– Мама! – Я со злости бью ладонями по рулю. Она знает: я не хочу слышать об отце, меня приводит в бешенство мысль о человеке, который в моей жизни ничего не значил, которому даже все равно, что я сейчас злюсь. – Я не буду с ним встречаться! Не заставляй меня!
– Кэйтлин, мы всегда были друг другу ближе всех на свете. Ну, еще бабушка… И я всегда считала, что нам больше никто не нужен. Я бы и сейчас так думала, если бы не…
– Нет, – твердо говорю я сквозь слезы. – Нет никакой разницы.
– Разница есть. Мне теперь ясно: я была неправа, когда думала, что ты обойдешься без него, что я смогу вырастить тебя так, чтобы ты о нем ничего не знала, и… Послушай, я должна тебе кое-что рассказать. И тебе это не понравится.
Мама замолкает на полуслове – но не затем, чтобы подумать или собраться с духом. Нет, просто замолкает, и через секунду я понимаю: что бы она ни хотела сказать, мысль потерялась, исчезла за краем утеса. Мама безмятежно улыбается и терпеливо ждет. Она не знает, в каком я смятении, какая буря клокочет в груди. Это выше моих сил: слезы подступают к глазам и текут ручьем. Вцепившись в руль, я прижимаюсь к нему головой. Меня трясет, и я слышу как бы со стороны, что повторяю снова и снова: «Прости, прости».
Кажется, что рыдания никогда не прекратятся и мы останемся здесь навечно. Потом мама отстегивает ремень безопасности, и я чувствую ее руки у себя на плечах.
– Все хорошо, – воркует она у меня над ухом. – Это от шока, к утру ты сама поймешь, что таким синяком можно гордиться. Ты моя храбрая девочка. Я тебя люблю.
Я не знаю, какой день, какой миг из нашего прошлого ожил сейчас в ее памяти, но хочу оказаться там, хочу перенестись вместе с ней в то время, когда все можно было исправить одним поцелуем.
Мы подъезжаем к дому, я открываю перед мамой дверь – и тут понимаю, что так и не рассказала ей свой секрет. Мало того – мама так и не рассказала мне свой.
Воскресенье, 10 марта 1991 года Клэр
Это письмо от отца Кэйтлин.
Он поставил наверху дату: жирные черные буквы с завитушками разлетелись по всей странице. Сразу видно, что хозяин почерка – человек артистичный и чуждый условностям, опасный и чарующий… И он обратил на меня внимание.
В те времена письма еще не стали редкостью: я и сама переписывалась с мамой и университетскими подругами. Однако послание от парня получила впервые – поэтому и сохранила его, хотя оно, строго говоря, и не любовное. Наверное, я думала, что письмо станет первым из множества, а оно оказалось единственным.
Я сейчас читаю его и вижу то, чего тогда не видела: это западня, ловушка. Автор сделал все, чтобы я почувствовала себя умной и особенной, раз удостоилась его внимания. Об этом не говорилось напрямую – письмо само по себе должно было показать, что за мной ухаживают. Слова не имели почти никакого значения.
Послание доставили ночью. Я спала на первом этаже, в комнате, которая в то время служила гостиной, а теперь в нашем общем доме стала спальней для гостей. Это было настоящее логово с постерами на стенах и разбросанной по всему полу одеждой. Запах лежалого грязного белья и поныне возвращает меня в ту комнату, откуда я смотрела на газовый фонарь за окном и ждала, когда же начнется настоящая жизнь.
В то утро я отдернула шторы и сквозь капли тумана на оконной сетке различила какой-то посторонний предмет. Я отлепила от влажного стекла посеревшую занавеску и увидела: снаружи приклеен скотчем длинный толстый конверт кремового цвета, а на нем значится мое имя.
С утра было холодно – весна еще толком не началась, – но я босиком выбежала на улицу, схватила конверт и, вернувшись, нырнула под теплое одеяло. Таких волнительных приключений у меня еще не было. Мне захотелось поскорее узнать, что там внутри, однако я удержалась и еще долго, замерев от восторга, разглядывала конверт. Впервые в жизни у меня появилось предчувствие чего-то важного, судьбоносного. И я не ошиблась.
Видите, он даже не потрудился написать мое имя. Никакой вам «дорогой Клэр». «Мне понравилась наша беседа субботним вечером», – начиналось письмо. Наша беседа. Как меня взволновал его слог! Мы познакомились на вечеринке. Я сразу заметила его долговязую фигуру и крайне самоуверенный вид. Ничего особенно привлекательного для девушки в нем не было – кроме одного качества, редкого среди его сверстников: он выглядел так, будто точно знает, что делает. Через пару часов я поймала на себе его взгляд. Помню, я даже посмотрела через плечо – решила, что это ошибка. Но нет, он не сводил с меня глаз. Потом улыбнулся, помахал в воздухе бутылкой и подозвал к себе кивком головы. Разумеется, я подошла. Не раздумывая. Он налил мне красного вина и допросил с пристрастием о моих вкусах в живописи, литературе и музыке. Я наврала, где только могла, – надеялась его впечатлить. Он знал, что я вру. Думаю, ему это понравилось. К тому времени как веселье утихло, все, включая моих подруг, разъехались по домам. Я сказала ему, что и мне пора и что надо на всякий случай вызвать такси. Я даже не знала, где проходит вечеринка: мы доехали туда на попутке в облаке винных паров, не очень-то замечая дорогу за смехом и болтовней. Только тогда он сказал мне, что это его дом, и пригласил переночевать. Никакого секса – он очень ясно дал это понять, – просто так безопаснее, чем возвращаться одной на такси. Разве я не слышала о девушке, которая на прошлой неделе села в местный кеб, а по дороге потеряла сознание и очнулась в какой-то глуши рядом с мастурбирующим водителем?
Мой новый друг казался мне таким благородным, заботливым, взрослым. Теперь я понимаю: он пытался действовать от обратного и был уверен, что, если откажет мне в доступе к своему мужскому достоинству, я сама до рассвета стащу с него трусы. Однако он просчитался. Был один парень – всего один, – с кем у меня до этого случился секс. Он не знал, что я девственница. Я полагала, что не очень-то круто в таком признаваться: восемнадцать лет – это же так много! Все прошло довольно неловко и больше не повторилось. Я решила сделать вид, что ничего и не было – ну, разве что «это» наконец перестало быть помехой, и я знала, чего ждать в следующий раз. В общем, негусто.
Он отвел меня в свою комнату, и мы, не снимая одежды, легли на односпальную кровать; я – сразу, он – через пару минут, неловко потоптавшись у батареи. Мы долго говорили и смеялись, а потом он взял меня за руку. До сих пор помню, как меня охватила дрожь предвкушения. Когда он поцеловал меня, за окном светало. Мы проговорили еще несколько часов. Поцелуи с его стороны становились все смелее. А потом я встала и, к его удивлению, сказала, что мне нужно идти. Это была неправда, но уйти я хотела. Хотела поскорее заскучать по нему.
В наших отношениях я только два раза сделала верный ход, и это был первый из них – еще прежде, чем я догадалась, что со мной играют. Я ушла до того, как он этого захотел, и тогда он захотел меня еще больше.
«Я не перестаю думать о тебе», – гласила вторая строчка. Наверняка стандартная, но я, прочитав ее, хлопнулась на подушку и прижала письмо к груди. Это был самый умный, веселый и влиятельный в нашем маленьком мирке парень – и он думал не о ком-нибудь, а обо мне! «Сегодня утром я увидел солнечный луч на ковре и вспомнил запах твоих волос». Как тонко, подумала я, как романтично! Позднее выяснилось, что это была строчка из его стихотворения, которое он за один семестр успел посвятить нескольким девушкам. «Мне бы хотелось снова тебя увидеть. Сегодня с полудня до шести часов я буду в библиотеке, в секции художественной литературы. Приходи, если пожелаешь».
