Я глотаю смешок. Бедняга-охранник озадаченно забирает у меня охапку одежды.
– Поосторожнее все-таки, ладно? – говорит он. – Может, не стоит выходить без…
– Без взрослых? – торжественно киваю я. Кэйтлин благодарно всхлипывает, уткнувшись мне в плечо.
– Значит, не будем покупать? – смотрю я на нее. Кэйтлин молча трясет головой. Охранник, почесывая затылок, возвращается в магазин.
– Нам надо зарабатывать на жизнь магазинными кражами. Таких мошенников история еще не знала, – говорю я Кэйтлин. Она наконец поднимает голову. Глаза у нее сухие, а на лице играет улыбка.
Моя Черная Королева по-прежнему блистает.
Держась за руки, мы молча гуляем по торговому центру. Я смотрю на людей – они ходят, говорят, дышат и думают гораздо быстрее меня, словно мир вокруг ускорился, а я отстаю от него на полкадра. Мы заходим в кафе, я сажусь за столик, а Кэйтлин заказывает напитки. Время от времени она поглядывает на меня – наверное, проверяет, что я на месте, – и я стараюсь не думать о Рози Симпкинс, потому что при мысли о ней хочется найти таксофон, набрать ее старый номер, который я внезапно вспомнила, и позвать ее на поиски приключений. Я знаю, где нахожусь, но только огромным усилием могу удержаться в этом моменте и не соскользнуть в прошлое. А может, я себя обманываю, и никакие усилия мне не помогут? Я давно потеряла контроль и не знаю, когда и откуда в следующий раз налетит туман и опять сотрет что-нибудь навсегда.
Кэйтлин ставит передо мной кофе с молоком. Я улыбаюсь, хотя не люблю его. Что поделать, в последнее время мне только такой и достается. В юности я пила растворимый «Меллоу бердс»: интересно, его еще выпускают? Не изменяла ему, пока не поступила в университет и не познакомилась с Полом. Он пил эспрессо из крошечных чашечек, и я тоже стала, чтобы казаться взрослой. А теперь меня пичкают теплым молоком с запахом кофе. И какой в нем смысл?
– Твоего папу зовут Пол Самнер, – говорю я. – Ему сорок два года, он уже лет десять женат, у него две дочери, твои сводные сестры. Читает лекции по английской литературе и философии в Манчестерском университете. Великим поэтом не стал, однако положение вполне достойное. Расписание лекций есть на сайте университета. Его очень легко найти.
– Когда ты все это узнала? – спрашивает Кэйтлин.
– Пока тебя не было. Вообще, это Грэг узнал. – (Я забыла, как пользоваться вордбуком). – У него для тебя есть файл со всей информацией. Ты должна встретиться с Полом Самнером.
– Нет, – твердо говорит она. – Я много об этом думала, когда сбежала. Думала – стоит ли заставлять нас всех, включая его, переживать это вынужденное воссоединение? Я для него не существую. Какой смысл лезть в его жизнь? Я ему не нужна, а мне и своих проблем хватает. Нам не надо встречаться.
– Нет, надо, – решительно возражаю я. – Он долго ждал, даже если и не знал этого. И ты тоже. Кэйтлин, ты еще очень молода. Тебе нельзя оставаться одной.
– Можно, – настаивает она с упрямым блеском в глазах. – У тебя в свое время никого не было.
– Ну, это неправда. А как же твоя бабушка? А ты?! Даже маленькая ты была мне опорой.
– Пока ты не встретила Грэга. – Кэйтлин осторожно глядит на меня. – Когда мы с ним познакомились, я решила, что он полный придурок, но потом увидела вас вдвоем. Вы были такие… счастливые. Как будто давным-давно друг друга искали и наконец воссоединились. Счастливые до омерзения – ну, в хорошем смысле.
Я смотрю на свой бледный кофе и пытаюсь вспомнить, какой была наша любовь. Вижу все, как на экране, а почувствовать не могу.
– Ты бы не могла быть с ним поласковее? – спрашивает Кэйтлин. – Он тебя очень любит. Больно видеть его несчастным.
– Ты не понимаешь. – Я поднимаю глаза от чашки. – Мне кажется, будто я его не знаю. Будто в доме живет чужак. Это пугает.
– Он не чужак. Он – Грэг.
– А может, нет?
Я вижу, как моя дочь озадачена и напугана тем, что представляется мне разумным. В этом вся суть болезни – между моей реальностью и тем, как воспринимают мир мои близкие, открылась широкая пропасть. Я каждый день пытаюсь до них дотянуться, однако наступает момент, когда ни я, ни они уже не в силах этого сделать. Да они и не пытаются. В их представлении мой мир – неправильный.
– Ты должна встретиться с Полом, – повторяю я. – Тебе нужен отец, твоему ребенку нужен дедушка. Большая семья. Я серьезно больна, не заставляй меня второй раз за день разыгрывать эту карту.
– Я дальше завтрашнего дня не заглядываю, – говорит она.
– Знаешь, как надо прожить жизнь? Так, будто все замечательно. Говори себе это, когда что-то решаешь. Живи как тебе хочется, Кэйтлин, а не как тебе диктуют обстоятельства.
– Мама, у тебя болезнь Альцгеймера. А может, и у меня. И я могла передать этот ген своему ребенку. Не сравнивай меня с собой. Когда ты в двадцать лет решила меня родить, ты ничего об этом не знала. У тебя были другие резоны. Но я-то знаю! Приходится думать не только о том, найду ли я работу и закончу ли образование. С этим я справлюсь, потому что видела, как замечательно справилась ты. Вопрос в другом. Не останется ли мой ребенок без матери, когда еще толком не вырастет? Не буду ли я для него обузой? Не передам ли эту болезнь, которая… Нет, конечно, я уже приняла решение и не сомневаюсь, что оно правильное, но все-таки…
Она не договаривает – да и без слов все понятно. Если бы в тот солнечный день, когда я решила подарить Кэйтлин жизнь, мне было известно, что вокруг меня и, возможно, моего еще не родившегося ребенка уже начал сгущаться туман, что бы я сделала? Сидела бы сейчас рядом с этой чудесной девушкой? Я смотрю на нее – на черные порхающие ресницы, на изгиб ее губ, на ухо с крошечной родинкой – и, конечно, от всего сердца говорю: да, да, я бы не отдала ни секунды нашей с ней жизни, потому что знаю, какой яркой и драгоценной была эта жизнь. Однако тогда, в тот момент, когда полоска на тесте порозовела, знала ли я об этом? Ответа у меня нет.
– Ты могла бы пройти обследование, – говорю я. – Выяснить, есть ли у тебя этот ген. У тетушки Хэтти, когда ее хватил инфаркт, с мозгами было все в порядке. Не нужно гадать, можно узнать все наверняка.
– Можно, но от этого только хуже. Что лучше: знать наверняка или не знать?
– Я тебе скажу, что нужно делать.
Кэйтлин смотрит скептически.
– Нужно сделать вид, что никакой болезни не существует. Жить своей жизнью и плевать на все остальное. Сказать, откуда я это знаю?
Она поднимает бровь.
– Потому что я так и сделала. Я родила и воспитала тебя, и отказала миллиону мужчин, а за последнего вышла замуж, поскольку верила: у меня уйма времени. И я ни о чем не жалею. Я не стала бы ничего менять. Ни-че-го.
– Даже ваш брак? – спрашивает она. – Ты бы ждала Грэга столько лет, если бы знала, что, как только вы поженитесь, ты забудешь о своих чувствах к нему?
