Женщина по телефону сказала, что «Скорая» приедет через пять минут. Для нас это была целая вечность.
– Померь у мамы между ног, – сказал я Кэйтлин.
– Что? Нет! – отшатнулась она в ужасе.
– Да дайте мне уже зеркало, черт возьми! – не выдержала Клэр, и тогда я вспомнил, что это моя жена, мой ребенок, что во мне шесть футов два дюйма роста и я всегда считал себя настоящим мужчиной.
– Я сам посмотрю, – сказал я. – Смирись.
Клэр ответила, что ненавидит меня, и прибавила несколько отборных ругательств, но вполне владела собой. Она с тихим стоном закрыла глаза, привалилась спиной к ванне и широко развела ноги. Я был уверен, что, если бы ребенок был на подходе, она вела бы себя совсем по-другому. Я вытер пол полотенцем, а потом осмотрел ее.
Женщина на линии опять спросила, широко ли она раскрылась, и я ответил, что не знаю, но уже вижу головку.
– Скажите, чтобы она не тужи… – Прежде чем она успела договорить, Клэр напряглась, и с потоком воды, крови и жизни из нее вышла наша малышка. И я ее поймал! Маленький грязно-розовый комочек, перепачканный с ног до головы в какой-то гадости. Она упала прямо мне в руки! До сих пор смеюсь, когда вспоминаю.
– Вышла! – проорал я в сторону телефона, который выронил, когда ловил дочку. Клэр потом шутила, что все воскресенья, бездарно потраченные на крикетной площадке, в ту ночь наконец-то себя окупили. Кэйтлин подняла телефон, а я положил ребеночка на грудь Клэр. Ее глаза были широко распахнуты от удивления.
– Она спрашивает, дышит ли ребенок, – встревоженно сказала Кэйтлин.
Прежде чем я успел это проверить, воздух прорезал крик – настоящий боевой клич, – и у меня из глаз брызнули слезы. Я рыдал глупо, по-женски, и ничего не мог с собой поделать. Кэйтлин достала из сушилки чистое полотенце, и только мы завернули в него малышку, как раздался звонок в дверь. Приехала «Скорая». Вот тогда я и сделал эту фотографию на телефон, хотя Клэр грозилась меня убить. Я хотел в точности запомнить этот момент.
– Он такой чудесный, – сказала Клэр, не замечая двух здоровых спасателей, входящих в ванную.
– Это девочка, – сказал я, и ее лицо еще больше расцвело.
– Замечательно. Еще одна в роду Армстронг начала покорять мир.
11
Клэр
– Тебе хватит денег? – спрашиваю я Кэйтлин.
– Ну, у меня есть твоя кредитка и пин-код, – кивает она. – Так что хватит.
– Ты приглядишь за моей машиной? – Я глажу капот, выкрашенный в мой любимый цвет – горячий, сильный и смелый. Правда, я не помню, как этот цвет называется. Не знаю, что было вчера вечером, но сегодня все изменилось. Я проснулась утром и почувствовала, как на голову давит пустота. Может, это туман, может, эмболы. Я представляю их в виде ярких искорок, стремительных фейерверков. Хорошее название для оттенка моей машины: цвет эмбол.
– Постараюсь, – говорит Кэйтлин. Она вся в сомнениях – и неудивительно.
Утром я под присмотром мужа ждала, пока мама отвезет Кэйтлин в больницу; смотрела в окно и думала только о том, как они вернутся и все мне расскажут. Грэг предлагал выпить чаю, съесть тост, посидеть с ним на кухне – но мне нельзя было отвлекаться. Если я сдвинусь с места, настоящее ускользнет. Не знаю, сколько времени прошло. Когда машина подъехала к дому, я тут же бросилась их встречать. Только с дверью что-то сделали, и я не смогла открыть ее изнутри. Пришлось ждать, пока ее отопрут с той стороны, и все это время не выпускать из головы ту же мысль, держаться за настоящее, не позволяя себе забыть, что случилось.
Раньше я читала Кэйтлин как открытую книгу, знала обо всех ее мыслях и чувствах, но вдруг разучилась. Она прошла мимо и шлепнулась на диван в гостиной, а я ничего не смогла прочесть по ее лицу. Я посмотрела на маму.
– Восемнадцать недель. С матерью и ребенком все хорошо.
Я приготовилась услышать от дочери какую-то ужасную новость, хотя сама не знала, что это может быть.
– Кэйтлин? – спросила я, садясь напротив нее.
– Я люблю своего ребенка, – просто ответила она. – Я не знала, что можно так сильно любить. Будто готова в драку полезть за него, хотя и не с кем. Ой, мам, у меня же есть снимок! Хочешь посмотреть?
Она протянула мне фотографию. Они теперь очень четкие – я увидела маленькие ручки и ножки, и профиль, совсем как у моей дочки.
– Кэйтлин… – Мне захотелось ее обнять. – Я так рада!
– Я тоже. Хотя и боюсь.
– Ты станешь чудесной матерью.
– Ты будешь мне об этом напоминать?
– Если ты будешь напоминать мне, что беременна.
Кэйтлин улыбнулась.
Ужасно не хочется отпускать ее одну, в незнакомый мир – искать отца. Однако остановить ее я не могу, даже если бы захотела. Со вчерашнего вечера, что бы там ни произошло, в Кэйтлин появилась какая-то тихая решимость. Я впервые замечаю, что она обо мне заботится, обращается со мной как с больной. Да, что-то вчера изменилось. Но если это помогло Кэйтлин стать сильной и придало ей уверенности, то, может, оно и к лучшему?
– Позвони, когда доберешься, – говорю я. – Перед тем как встретишься с ним и сразу после. Не забудь передать ему то, что я сказала, ладно? Для него, наверное, это будет настоящий удар… Может, лучше написать письмо для начала…
– Нет, – говорит Кэйтлин. – Все уже решено. Я еду и очень скоро вернусь. Хорошо?
Я киваю и целую ее – а потом моя мама, наблюдавшая за нами со стороны, вкладывает Кэйтлин в руку комок денег точно так же, как раньше совала ей леденцы.
– Береги себя, лапочка, – говорит она, и Кэйтлин, не возмутившись детскому прозвищу, целует бабушку в щеку. Эстер ревет в три ручья. У меня тоже наворачиваются слезы. Кэйтлин уехала, а я осталась одна, под опекой матери.
– С ней все будет хорошо, – говорит мама, провожая меня в дом и держа за плечи, будто я разучилась ходить. – Она сильнее, чем кажется. Я очень ею горжусь.
– Я тоже, – соглашаюсь я, мстительно добавляя, – и тобой тоже, прабабушка.
– Ну-ка прекрати, – говорит мама, запирая за нами дверь. – Или мне теперь называть тебя бабулей?
* * *
Эстер просит ей почитать и протягивает мне книгу сказок. Я читала ее не меньше тысячи раз и к тому же занята – пишу в дневник. Кончик пера послушно следует за моими мыслями – по крайней мере, я в это верю. Мне кажется, что перо и слова движутся, образуя на странице знакомые узоры. Я ради утешения думаю, будто они что-то значат. Кэйтлин едет на встречу с отцом. Она всегда морщит лоб, когда ведет машину – сейчас, наверное, тоже. Я стараюсь не представлять, как она петляет между грузовиков на моей хрупкой машинке цвета сердца. В книге Эстер полно картинок – вот большой кролик, вот маленький. Или это зайцы? Впрочем, не важно. Я помню, как называется длинноухий зверь, а это уже маленькая победа. Однако помимо картинок в книге есть слова, а их-то я уже не могу расшифровать. Расшифровать. Хорошее слово. У меня в голове есть слово «расшифровать» – длинное, сложное, и я даже знаю, что оно означает, но вот смотрю на простые крупные значки под картинкой, и они для меня все равно что на греческом.
