– Нельзя вести себя как раньше! – отчитывает меня мама. – Сколько раз тебе говорили…
– Не знаю, – сердито отвечаю я. – У меня проблема с кратковременной памятью…
Мама смотрит на меня, сузив глаза, и я вижу, что она по-настоящему на меня злится. Как в тот раз, когда я напилась в пятом классе, вернулась домой из школы и заблевала постель, в которой она спала.
– Почему? – спрашивает Эстер. Мама яростно трет ей руки антибактериальной протиркой. – Почему нам с мамой нельзя веселиться?
– А если бы ты что-нибудь зажгла, или на кипятильнике включилась бы лампочка, или выключатель дал искру? Нас всех могло убить!
– Убить? – тревожно переспрашивает Эстер. – Насмерть?
– Я не нарочно, – говорю я жалостным голосом. Мама обматывает мне шею шарфом. – Мы веселились. Это… случайно вышло. Я не нарочно.
– Ты всегда не нарочно, – парирует мама. Это стандартный ответ, который я слышу с тех пор, как сказала, что не нарочно вылила целый флакон духов на собаку, не нарочно выпила весь рождественский херес, так что два дня не могла ходить в школу, не нарочно переспала со своим строителем и вышла за него замуж. Только в этот раз я действительно не нарочно.
Мама застегивает последние пуговицы на куртке.
– Ждите здесь, – говорит она. – Я пойду посмотрю, все ли в порядке.
Эстер сжимает мне руку в знак солидарности.
– Мы же только пекли торт…
Я осматриваюсь по сторонам – как бы нам скоротать время? Может, где-нибудь есть мячик или та штука с колесами, на которой Эстер обожает носиться, особенно вниз по холму. И тут я вижу, что задние ворота чуть приоткрыты. Я-то думала, они заперты на два оборота и задвижку, но нет – открыты: между створками виднеется узкая полоска свободы.
– Пойдем в парк? – предлагаю я.
– Конечно! – И Эстер выводит меня со двора.
12
Клэр
Эстер знает дорогу даже в темноте – а та наступила неожиданно… Вот вам и зима: оглянуться не успеешь, а день уже кончился. Я держу дочь за руку и позволяю ей руководить нашей экспедицией. Эстер весело щебечет и ничего не боится – ни того, что солнце почти скрылось за черным горизонтом, изрезанным силуэтами деревьев, ни машин, которые, словно вереница горящих глаз, проносятся мимо с включенными фарами.
Мы останавливаемся на перекрестке. Эстер с восторгом нажимает кнопку светофора и важно говорит:
– Ждем зеленого человечка!
Телефонная будка через улицу сияет, словно маяк. Она напоминает мне о теплом летнем вечере, о том, как я, набив карманы мелочью, выходила из дома поболтать с мальчиком, который мне тогда нравился. У нас дома был только один телефон в прихожей, и для приватных разговоров приходилось идти в конец улицы и звонить из будки. Будка, покрытая изнутри непристойными надписями и предложениями сексуальных услуг, стала моей тихой гаванью. Там я устраивала свою жизнь, шептала сладкие пустяки и слышала такие же в ответ, приложив трубку к уху, будто ракушку, в которой шумит море.
Я сую руку под куртку, достаю из кармана клочок бумаги и вспоминаю про мужчину из кафе. Огрызок карандаша. Прогулка. Райан. Он дал мне свой номер. В тот день на мне был этот кардиган, и бумажка каким-то чудом сохранилась.
– Что это, Эстер? – Я протягиваю ей клочок.
Она, прищурившись, разглядывает его под уличным фонарем, который мигает над нашими головами.
– Цифры, – говорит Эстер. – Много-много в ряд. Это ноль, это семь, четыре, девять…
У меня в джинсах еще есть какие-то деньги. Твердые серебристые блестяшки – остатки былой независимости.
– Испытаем ту будку? Правда, похожа на «ТАРДИС»?
– Немножко, – кивает она. Я открываю дверь и втискиваюсь внутрь. – Как снаружи… – разочарованно протягивает Эстер; она-то надеялась, что внутри будка окажется больше. Взяв дочь на руки, я бросаю монетки в щель, совсем как в юности. Затем поднимаю трубку и слышу обнадеживающе знакомый гудок. Забавно – та штука для звонков, которую я раньше всюду таскала с собой, стала для меня загадкой, но эта… эта мне абсолютно понятна. Во всем, за исключением цифр.
– Ну, Эстер, – говорю я, осторожно положив бумажку на железную коробку. – Сможешь нажать кнопочки, как тут написано? Да? В том же порядке, это важно. Сможешь?
Эстер кивает и осторожно нажимает кнопки. Я понятия не имею, правильно ли она все делает, и надолго ли мне хватит денег, и ответит ли кто-нибудь – но все равно стою, держу Эстер на руках и дрожу от волнения. Словно вернулись те годы, когда мальчики шептали мне на ухо сладкие пустяки.
Раздается длинный гудок, потом еще один, а потом я слышу голос:
– Алло?
И я с первого слова понимаю, что это он.
– Это я. Из кафе у дороги.
– Клэр, ты все-таки позвонила! – Райан, судя по голосу, рад меня слышать. – Я уже не надеялся. Давненько мы не виделись.
– Правда? – говорю я. – Я не знаю, когда закончатся деньги.
– Мама, кто это? Можно я скажу «привет»? – спрашивает Эстер. – Это Доктор Кто?
Райан смеется:
– Мы не одни?
– Нет, это моя девочка. Эстер. Мы идем в парк.
– В парк? Не поздновато?
– Мы любим приключения. Хочешь, увидимся завтра и поболтаем? – выпаливаю я, пока кураж не прошел.
Райан молчит. Проходит несколько томительных секунд.
– Хочу, – говорит он наконец. – Где? Когда?
Мне приходит в голову только один ответ:
– В полдень в городской библиотеке.
– Я приду и…
Связь обрывается.
– Я хотела сказать «привет», – говорит Эстер. – Это был Доктор?
– Давай-ка быстренько все обойдем, – предлагаю я, радуясь предстоящей встрече. Как мне попасть на нее – это, конечно, отдельный вопрос.
Эстер вприпрыжку бежит с дороги в темноту парка, увлекая меня за собой. Мы минуем ограду, стоящую вокруг большого травяного поля. Детская игровая площадка прячется в глубокой тени. Едва освещенная тропинка ведет нас в самую чащу. В холодном воздухе эхом разносятся голоса подростков, однако ни мне, ни Эстер совсем не страшно. Скоро в поле зрения появляются качели и горка.
– Ой, там большие ребята, – громко объявляет Эстер, толкая тяжелые ворота в толстом стальном заборе, окружающем парк. – Мама, я хочу на качели!
Я подхожу к девицам, которые удостаивают нас мимолетного взгляда и возобновляют прерванный разговор. Обе с серьезным видом курят.
– Простите, – говорю я. Судя по замерзшему и скучающему виду, им бы сидеть дома, с родителями, а не здесь, в надежде на пять минут попасть на глаза парням, чьи голоса по-прежнему слышны в темноте. – Можно моя дочка покатается на качелях?
