И вот она впервые вступает в битву, зная, что проиграет.
– Это книга для воспоминаний, – объясняет Грэг. – Твоих и наших. Помнишь, Дайана сказала, что это может помочь?
Я еще не вернулась из Лондона, когда мама ходила на первую встречу с Дайаной, своим психотерапевтом, и та предложила записывать все важные события, какие удастся вспомнить. Маме идея понравилась. Она пошутила: «Жаль, что я не подумала об этом до того, как перестала следить за сюжетом».
– Да, я помню: дневник поможет ничего не забыть, – осторожно улыбается она.
Эта вежливая улыбка, которой мама приветствует банковских служащих и родителей на школьных собраниях… Она фальшивая. Интересно, заметил ли это Грэг? Наверное, да. Раньше я думала, что только мы с мамой по-настоящему знаем друг друга. Конечно, есть еще бабушка, наш третий мушкетер, но она почему-то всегда немного не в теме. Все бабушкины слова и поступки действуют маме на нервы, а все, что говорит и делает мама, огорчает бабушку. За долгие годы я привыкла к их спорам и только недавно задумалась, почему они не ладят между собой. В общем, раньше, кроме меня, никто не знал маму по-настоящему – пока не появился Грэг. Мне тогда было пятнадцать, я уже вышла из детского возраста, однако все равно ревновала и злилась. Не желала, чтобы он был рядом, хотя прекрасно знала, что с моей стороны это нечестно. Только когда я увидела, что Грэг понимает ее не хуже меня, стало ясно: он никуда не уйдет, а мама отныне будет принадлежать нам обоим.
Она берет у него блокнот и вежливо хвалит:
– Замечательно. Какой красивый! Спасибо.
Мы втроем идем следом за ней на кухню. Мама кладет блокнот на стол.
– Знаете, я ведь давно хотела написать книгу. Всегда думала, что из мансарды получится идеальный кабинет.
Мы уже не переглядываемся за спиной у мамы, когда она говорит или делает что-то невпопад. Пару недель назад стало ясно, что такое будет случаться все чаще. Удивительно, до чего быстро мы свыклись с тем, что раньше казалось из ряда вон выходящим. Хотя в такие моменты на душе все равно тяжело.
– Ты уже написала книгу, – напоминаю я. – Целый роман.
Он лежит в ящике ее пустого, заброшенного стола, все триста семнадцать страниц, перевязанные тонкой, растянутой до предела резинкой. Разумеется, красной. Мама твердо решила его распечатать; сказала, что это не книга, пока у нее нет страниц. Я помню, как она перечитала свой роман за день, потом убрала в ящик и спустилась с мансарды по лестнице. И, насколько я знаю, больше туда не возвращалась. Она никого не просила его прочитать, не посылала в агентства или издательства, даже не говорила о нем. Мама заявила, что если ты посвятил жизнь литературе – преподаешь ее, читаешь, знаешь и любишь, – то должен попробовать сам произвести что-то на свет. Она попробовала, и этим дело кончилось.
Когда Эстер было месяцев шесть и мне доверили присматривать за сестрой, не опасаясь за ее жизнь, мама и Грэг ушли ночевать в гостиницу через дорогу – захотели побыть одни. Как только Эстер заснула в кроватке, я разложила лестницу и забралась в мансарду. Там оказалось сыро, затхло и… пусто. Наконец-то мне выпал шанс прочитать мамин роман. Я хотела узнать, о чем эта книга, на что она похожа – и часть меня, та часть, которой я не очень горжусь, надеялась, что она окажется не так уж и хороша. Маме всегда удавалось все на свете – даже любовь своей жизни она встретила, как бывает только в кино. Иногда мне кажется, что с ней невозможно сравниться – и сейчас, когда у нее все пошло наперекосяк. Но, взявшись за ручку ящика, я передумала его открывать. Впервые в жизни я поняла, что каждый имеет право на тайну. У меня было чувство, что если я прочитаю книгу, то что-то изменится, а я не хотела никаких перемен. Хотя и не знала тогда, что одного желания для этого мало.
– Это не то чтобы книга, – говорит мама, садясь за стол и открывая блокнот. Волнистая молочно-белая бумага разлинована крошечными бороздками – как раз такую мама и любит. Она листает толстые непослушные страницы, прижимается к ним щекой, словно к подушке. Мелочь, казалось бы, но это так на нее похоже, что на душе становится легче. – Я скорее не написала, а выгрузила ее на бумагу. Может, это из-за болезни. Я уже тогда начала освобождать место. Пустая голова, пустая мансарда – все сходится. – Она снова одаривает Грэга своей вежливой улыбкой. – Чудесный блокнот. Идеальный. Спасибо.
Грэг гладит ее по плечу, и мама не вздрагивает. А у него на лице такое облегчение, что больно смотреть.
– Книжка! – Над краем стола появляется носик Эстер – наверное, пришла за печеньем. – Это мне для рисунков, да, мам?
Интересно, знает ли Эстер, насколько она важна для нас? Я смотрю на нее и думаю, как это получается: как на свет появляется цельная, уникальная личность? Она такая маленькая, а мы уже не мыслим без нее жизни – она наша общая улыбка.
– Мамочка, можно мне книжку? – ласково спрашивает Эстер. – Можно?
С тех пор как Эстер исполнилось три года, мы все усвоили, что с ней лучше не спорить, иначе знаменитый характер Армстронгов даст о себе знать, и Эстер что-нибудь швырнет, или кого-нибудь ударит, или ляжет на пол и завопит, как драматическая актриса. Мы не очень-то возражаем – ну, по крайней мере мы с мамой. У нас обеих тоже армстронговский характер. Мама всегда соглашается или переключает ее внимание, так что если юная леди и не получает всего, что хочет, то не знает об этом. В этом деле мама проявляет чудеса ловкости – или, вернее сказать, чудеса материнства. Я теперь постоянно наблюдаю за ней и стараюсь запомнить ее жесты, улыбки, шутки, любимые фразочки. Наверное, когда мне было три года, она и со мной управлялась так же, но тогда я этого не замечала. А теперь должна – надо запомнить все, чтобы, когда придет время, заменить Эстер маму. В моем возрасте все совершают ошибки – только мне нельзя. У меня нет на это времени. Я должна быть дома и дать Эстер все, что дала мне мама.
– Ну конечно, милая, – говорит она, протягивая Эстер шариковую ручку. Грэг морщится, однако мама берет его за руку, и все его напряжение тут же уходит. – Это ведь книга не для меня одной? – спрашивает она, глядя на мужа, и наконец-то улыбается по-настоящему. Эта улыбка напоминает мне мою любимую фотографию с их свадьбы: мама смотрит на Грэга, а он стоит и смеется от счастья как ненормальный. – Я буду записывать воспоминания, но и вы пишите свои. Это наш общий дневник. А Эстер будет первой.
Грэг выдвигает стул и садится рядом с мамой. Эстер взбирается ему на колени и, высунув язык от усердия, начинает выводить на бумаге фигуры. Сначала она рисует два круга, один большой, другой маленький, затем в каждом – две точки вместо глаз, одну вместо носа и широкую улыбку. Разобравшись с лицами, она пририсовывает к кругам палочки. Там, где они соприкасаются, Эстер рисует завитушку – показать, что человечки держатся за руки.
– Это мы с тобой, – говорит она маме.
Та прижимает ее к себе и целует в макушку.
– Отличное начало для книги. – Грэг обнимает ее за плечо, и мама напрягается – всего на секунду. – Напишешь внизу число? – просит она мужа.
