Можно отмстить и другие принципиальные отличия положений официальных документов КОПР от документов Белого движения. В “аграрном вопросе” “Манифест” предусматривал “безвозмездную передачу земли в частную собственность крестьян”. Подобного рода решения не принимались даже в рамках наиболее радикальной “земельной реформы” Правительства Юга России генерала П.Н. Врангеля в 1920 году. За землю, закрепляемую крестьянам в собственность, предполагалась уплата, хотя и незначительного, выкупа в форме “пятикратного среднего за последние десять лет урожая” зерновых в Таврии. Подобного рода проекты “безвозмездного наделения” были характерны именно для программ эсеров и социал-демократов, идейно-политическое сходство с которыми фактически декларировалось КОПР.
И еще одно важное отличие. Во всех без исключения программных заявлениях Белого дела содержались упоминания о значительной роли Русской Православной Церкви. Связь Церкви, власти и общества предполагалась не в форме возврата к “синодальному периоду”, когда Церковь являлась одним из элементов государственной системы, а в форме сотрудничества с Церковью и деятельной сё поддержки со стороны государства. Показательно завершение политического курса Белого дела в России актом благословения Церковью деяний Приамурского Земского Собора в 1922 году, предрешавшего восстановление на Российском Престоле династии Романовых. В “Манифесте” же КОНР нет ни слова о роли Русской Православной Церкви в будущей, освобожденной от большевизма, России. Упоминание в “Манифесте” о “религиозных свободах” употреблялось лишь в контексте предложения о “введении действительной свободы религии, совести, слова, собраний, печати”»
{169}.
В общем, как точно констатируют авторы статьи, единственным общим положением в программе Белого движения и планах КОНР была непримиримая «борьба с большевизмом».
По вернемся ненадолго в тот ноябрьский день 1944 года. После заседания министр Богемии и Моравии во дворце Черни дал торжественный банкет на шестьдесят человек. Для рядовых членов КОПРа вечер устроили в Пражском автомобильном клубе, который очень быстро превратился в банальную пьянку.
Пражское торжество было продолжено в Берлинском доме Европы. 18 ноября там состоялся торжественный вечер по случаю создания КОНР. Зал, вмещавший около полутора тысяч человек, был заполнен почти исключительно русскими. Духовенство заняло первые ряды. Вместе с ними расположились военнопленные, доставленные прямо из лагерей.
В этот день Власов ещё раз зачитал манифест.
Произнёс пламенную речь и протоиерей Александр Киселёв. В частности, священник сказал: «Вы, глубокочтимый генерал Андрей Андреевич, вы, члены Комитета спасения народов России, и мы все, рядовые работники своего великого и многострадального народа, станем единодушно и смело на святое дело спасения отчизны. Не гордо, потому что “Бог гордым противится, а смиренным даст благодать”, но мужественно и смело, потому что “не в силе Бог, а в правде”. Помните, как говорил отец былинного богатыря Ильи Муромца в своём наставлении сыну — “на добрые дела благословение дам, а на плохие дела благословения нет”»
{170}.
Вряд ли А. Киселёв понимал, как и многие другие присутствующие в зале, что КОНР — это мертворождённое дитя. Фикция «Комитета Власова» вполне подтверждается дальнейшими событиями, о которых писал Ф.П. Богатырчук:
«Когда я в один из следующих дней пришёл к Закутному, то он меня сразу огорошил сообщением, что он только что от Власова и от него узнал приятную — вернее сказать, навязываемую нам — схему рабочих взаимоотношений с немцами. Оказывается, все наши распоряжения и решения только тогда имеют законную силу, когда они одобрены соответствующими немецкими комиссарами… Все управления и сколько-либо крупные учреждения имели своих эсэсовцев, которым мы должны были представить наши планы. Комиссары связывались с соответствующими учреждениями и после консультации с ними говорили нам, приемлемо ли наше постановление или предложение либо нет»
{171}.
В своём труде Е. Андреева дополняет историческую картинку КОНР такими деталями:
«Документация о дискуссиях в КОПР и деятельности его различных секций и подкомиссий для потомства не сохранилась. Поспешность, с которой русские старались привести организацию в состояние действия, беспорядок, царивший в последние месяцы войны, бомбардировки союзников — всё это не способствовало сохранности документов; протоколы же заседаний КОНР и списки лиц, участвовавших в них, были намерено уничтожены власовской канцелярией перед эвакуацией КОНР из Берлина, чтобы эта информация не попала в советские руки.
КОНР должен был представлять различные слои советского общества и национальности СССР. Из тридцати семи действительных членов, подписавших манифест, тринадцать человек были членами Красной Армии, девять — советскими университетскими преподавателями, семеро представляли старую эмиграцию, была одна крестьянка; среди остальных членов было двое заводских рабочих. По линии представительства национальностей СССР в КОНР, кроме русских, входили украинцы, белорусы, казаки и представители народов Кавказа и Туркестана. После пражского съезда КОНР разросся до 102 членов, но полного списка имён не сохранилось. Хотя назначение в члены КОНР теоретически было чисто внутренним делом «власовской акции», фактически необходимо было получить согласие немецких властей. Предполагалось, что полный состав Комитета будет встречаться ежемесячно для утверждения различных решений, принятых его подкомиссиями. После первоначальной встречи в Праге и подобной же церемонии обнародования манифеста в Берлине 18 ноября, второе заседание КОНР состоялось 17 декабря 1944 года, а третье и последнее имело место 27 февраля 1945 года в “Ричмонд Отель” в Карловых Варах в Чехословакии, после эвакуации КОНР из Берлина. В марте и апреле полный состав КОНР не заседал, состоялось только собрание президиума, на котором обсуждались, главным образом, трудности вооружения и расположения частей КОНР»
{172}.
Здесь стоит отметить, что КОНР был создан тогда, когда до поражения Германии и её капитуляции оставались считаные месяцы. Отсюда следует вполне закономерный вопрос: на что надеялся Власов и его сподвижники? Ведь в отличие от других Андрей Андреевич не мог не понимать, на что он идёт. При этом же очевидно: обратной дороги у предателя не было. За время своего предательства он зашёл так далеко, что эта жизнь сотрудничества с врагом засосала его окончательно.
Однажды летом 1943 г. в берлинском предместье Власов встретился с капитаном РОА Н. Старицким, из бывших белогвардейцев, прибывшим в отпуск с Восточного фронта. Эта встреча примечательна следующим разговором:
«Затем он обратился ко мне: “Теперь, когда я вас ознакомил со здешней обстановкой и нашими надеждами, я хочу задать вопрос. Вы знаете немцев лучше, чем я, скажите — можно ли вообще работать с ними?”
Я отвечал: “Если мы не можем работать с ними, то что должны мы делать? Я — возвращаться обратно во Францию, вы — в лагерь пленных, и оба пассивно созерцать происходящие события? Если же мы хотим влиять на них, мы должны в них участвовать. Какие же к тому возможности? В рядах Красной армии ни мне, ни вам нет места, пока она не сбросит коммунистическое руководство. В рядах англичан и американцев, славословящих Сталина-патриота, нам также нет места, так как наши стремления к свержению Сталина и его власти им не выгодны, и они не дадут нам действовать в этом направлении. Их существование — на карте, а Гитлер — их главный враг. Нравятся или не нравятся нам немцы, но только здесь есть возможность для нас влиять на события, имея в руках оружие”.
