3
О том, что было дальше, рассказывают О. Багалейша и Е. Сажнева:
«19-летняя медсестра Тоня Макарова очнулась после боя в лесу. В воздухе пахло горелой плотью. Рядом лежал незнакомый солдат. “Эй, ты цела ещё? Меня Николаем Федчуком зовут”. “А меня Тоней”, — она ничего не чувствовала, не слышала, не понимала, будто душу её контузили, и осталась одна человеческая оболочка, а внутри — пустота. Потянулась к нему, задрожав: “Ма-а-амочка, холодно-то как!” “Ну что, красивая, не плачь. Будем вместе выбираться”, — ответил Николай и расстегнул верхнюю пуговицу её гимнастёрки.
Три месяца, до первого снега, они вместе бродили но чащобам, выбираясь из окружения, не зная ни направления движения, ни своей конечной цели, ни где свои, ни где враги. Голодали, ломая на двоих ворованные ломти хлеба. Днем шарахались от военных обозов, а но ночам согревали друг друга. Тоня стирала обоим портянки в студёной воде, готовила нехитрый обед. Любила ли она Николая? Скорее, выгоняла, выжигала калёным железом страх и холод у себя изнутри.
“Я почти москвичка, — гордо врала Тоня Николаю. — В пашей семье много детей. И все мы Парфёновы. Я — старшая, как у Горького, рано вышла в люди. Такой букой росла, неразговорчивой. Пришла как-то в школу деревенскую, в первый класс, и фамилию свою позабыла. Учительница спрашивает: “Как тебя зовут, девочка?” А я знаю, что Парфёнова, только сказать боюсь. Ребятишки с задней парты кричат: “Да Макарова она, у неё отец Макар”. Так меня одну во всех документах и записали. После школы в Москву уехала, тут война началась. Меня в медсестры призвали. А у меня мечта другая была — я хотела на пулемёте строчить, как Анка-пулемётчица из 'Чапаева”. Правда, я на неё похожа? Вот когда к нашим выберемся, давай за пулемёт попросимся…”
В январе 42-го, грязные и оборванные, Тоня с Николаем вышли, наконец, к деревне Красный Колодец. И тут им пришлось навсегда расстаться. “Знаешь, моя родная деревня неподалёку. Я туда сейчас, у меня жена, дети, — сказал ей на прощание Николай. — Я не мог тебе раньше признаться, ты уж меня прости. Спасибо за компанию. Дальше сама как-нибудь выбирайся”. “Не бросай меня, Коля”, — взмолилась Тоня, повиснув на нём. Однако Николай стряхнул её с себя как пепел с сигареты и ушёл.
Несколько дней Тоня побиралась по хатам, христарадничала, просилась на постой. Сердобольные хозяйки сперва сё пускали, но через несколько дней неизменно отказывали от приюта, объясняя тем, что самим есть нечего. “Больно взгляд у неё нехороший, — говорили женщины. — К мужикам нашим пристаёт, кто не на фронте, лазает с ними на чердак, просит её отогреть”.
…так или иначе, у неё остались лишь физические потребности: хотелось есть, пить, помыться с мылом в горячей бане и переспать с кем-нибудь, чтобы только не оставаться одной в холодной темноте. Она не хотела быть героиней, она просто хотела выжить. Любой ценой.
В той деревне, где Тоня остановилась вначале, полицаев не было. Почти все её жители ушли в партизаны. В соседней деревне, наоборот, прописались одни каратели. Линия фронта здесь шла посередине околицы. Как-то она брела по околице, полубезумная, потерянная, не зная, где, как и с кем она проведёт эту ночь. Её остановили люди в форме и поинтересовались по-русски: “Кто такая?” “Антонина я, Макарова. Из Москвы”, — ответила девушка.
Её привели в администрацию села Локоть. Полицаи говорили ей комплименты, потом по очереди “любили” её. Затем ей дали выпить целый стакан самогона, после чего сунули в руки пулемёт. Как она и мечтала — разгонять непрерывной пулемётной строчкой пустоту внутри. По живым людям».
В самый первый раз она вышла на расстрел партизан (на свою новую работу) совершенно пьяной. Позже она расскажет, что абсолютно не понимала, что делала. Но зато ей заплатили хорошо — 30 марок, и предложили работу палача на постоянной основе. Кроме денег, Антонине дали койку в комнате на местном конезаводе, где она ночевала и хранила свой любимый пулемёт.
К слову сказать, жалованье офицерам вермахта равнялось 54 марки, а солдатам вермахта — 37. Выходит, Антонина Макарова получала за свой «труд» неплохие деньги. Ведь, как известно, те же слушатели курсов РОА в Дабендорфе имели от немцев и того меньше — 16 марок, вне зависимости от чина.
И всё-таки корысть Антонины и здесь оказалась на первом месте…
4
Историк И. Ермолов в своей диссертации тему Локотского автономного административно-государственного образования на территории Орловской и Курской областей, просуществовавшего в течение двух лет — с 1941 по 1943 г., называет не иначе, как «самой интересной страницей истории гражданского и военно-политического коллаборационизма периода оккупации РСФСР». Однако, как мне кажется, эта страница выглядит не иначе, как одной из самых мерзких в истории Великой Отечественной войны. Именно на этой странице оставила свой кровавый след и Антонина Макарова.
Например, участник Великой Отечественной войны Ф. Дунаев в своём открытом письме всё тому же Ермолову напоминает некоторые факты из жизни так называемой «Локотской республики»:
«…4 октября 1942 года по случаю годовщины “освобождения” в газете “Голос народа” была опубликована заметка, в которой авторы благодарили командира дивизии вермахта генерала фон Гильза, ровно год назад — 4 октября 1941 года вступившего в посёлок Локоть, за “освобождение от ига большевизма” и весьма сокрушались по поводу предстоявшей передислокации из поселка его части. Так что, как видите, германцы никуда не уходили в течение года. Более того, к этому времени в Локте уже дислоцировался охранный батальон советника Каминского полковника Рюбзама: пункт связи, фельдкомендатура и военно-полевая жандармерия, оперативная команда 7 “б” германских органов полиции безопасности и СД, подразделения охраны лагеря для советских военнопленных на станции Брасово, штабы “1-Ц” контрразведки войсковых частей, проходивших через Локоть дальше на восток. Другим коварным подразделением явилось Брасовское отделение “Абвергруппа-107” во главе с опытным разведчиком зондерфюрером “Б” (майором) Гринбаумом, которая подчинялась абверкоманде и военному коменданту тыловой области второй танковой армии группировки “Мите” генерал-лейтенанту Г.Ф. Бернгарду. Необходимость в ней объяснялась близостью фронта, а также противостоянием с орловскими чекистами, действовавшими с баз партизанских отрядов “За Родину”, “Смерть немецким оккупантам” и отряда имени Ворошилова № 1. На этом фоне при содействии немецких властей в п. Локоть была создана русская районная полиция, второй отдел которой занимался агентурной работой. Позднее такие же подразделения возникли и в других районах будущего округа. Действовал и старостат во главе с К. Войскобойником, реорганизованный со временем в бургомистрат, суд, тюрьма на базе бывшего государственного конезавода, стойла которого были превращены в камеры для заключения и расправы над патриотами, а находящийся рядом с ипподромом завода овраг превратился впоследствии в огромную могилу для нескольких сотен расстрелянных и замученных патриотов».
Чуть дальше ветеран затрагивает и ту самую «интересную страницу», рекомендуя Ермолову, что, видимо, бесполезно, «не порхать по верхушкам сомнительных источников информации, а обратиться к ныне живым ещё, к счастью, участникам партизанского движения, перенёсшим ужасы фашистской оккупации, апеллировать в своём поиске к компетентным ведомствам и организациям и обязательно ознакомиться в Государственном архиве Брянской области с актами чрезвычайных государственных комиссий, занимавшихся после изгнания оккупантов с территории Брянской области расследованием совершенных ими злодеяний. Из этих актов известно, что только карателями бригады РОНА на территории Брянской и Витебской областей было расстреляно, замучено и повешено более 10000 советских граждан, заживо сожжено 203 человека. Лишь из одного Брасовского района Брянской области угнано на каторжные работы в Германию 7000 человек. Полностью сожжены 24 деревни и 7300 колхозных дворов, разрушено 767 общественных и культурных учреждений. Общий убыток, причинённый государству и колхозам действиями бригады РОНА, составил 900 миллионов рублей в цепах того времени. Приведённые выше факты — это далеко не полный реестр преступных дел Б. Каминского. Даже враг, который за преступные дела произвел его в бригаде фюреры (генерал-майоры) СС и наградил железным крестом за борьбу с партизанами на линии Орёл — Брянск, был потрясён зверствами и мародёрством подчинённых ему каминцев при подавлении Варшавского восстания. По приговору военно-полевого суда войск СС Каминский был расстрелян».
