Как видим из справки, времени от времени руки опускались даже у самых неутомимых оперативников, ведущих поиск неуловимой Тоньки. Правда, он тут же возобновлялся, стоило лишь открыться новым фактам в затянувшейся на 33 года истории, что и позволяет говорить о непрерывности поиска. А странные факты по делу Макаровой в 1976 году уже начали сыпаться как из рога изобилия. Контекстуально, по совокупности, так сказать, странные.
Они знали её в лицо. С учётом возникших в деле коллизий следователи решили провести с ней “зашифрованную беседу” в райвоенкомате. Вместе с Макаровой сюда же были приглашены и ещё несколько женщин, участниц Великой Отечественной войны. Разговор был об участии в боевых действиях якобы для будущих наградных дел. Фронтовички охотно вспоминали. Макарова-Гинзбург при этой беседе явно растерялась: не могла вспомнить ни командира батальона, ни сослуживцев, хотя в её военном билете указано, что 422-м санитарном батальоне провоевала с 1941 по 1944 год включительно. Далее в справке записано:
“Проверка по учетам военно-медицинского музея в г. Ленинграде показала, что Гинзбург (Макарова) А.М. в 422-м санитарном батальоне не служила. Однако неполную пенсию, куда входила и служба в рядах Советской Армии в период войны, она получала, продолжая работать старшим контролёром ОТК швейного цеха Лепельского деревообрабатывающего объединения”. Подобная “забывчивость” уже больше похожа не на странность, а, скорее, на реальную улику».
Незнание Гинзбург-Макаровой объясняется весьма просто. 422-й медико-санитарный батальон входил в состав 339-й стрелковой дивизии, которая была сформирована в сентябре 1941 г. в Северо-Кавказском военном округе в основном из уроженцев Ростовской области. В октябре дивизия вступила в бой на правом берегу реки Миус. Гинзбург-Макарова в это время находилась в вяземском окружении. А когда Антонина Макаровна работала палачом в селе Локоть, 339-я сд воевала в предгорьях Кавказа, принимала участие в освобождении Кубани и Таманского полуострова, а также в керченско-эльтигенском десанте. Словом, все это было не просто далеко, но и абсолютно ей неизвестно.
«Но любая догадка требует подтверждения, — продолжает Л. Селицкая. — Теперь следователям предстояло или получить такие подтверждения, или, наоборот, опровергнуть собственную версию. Для этого следовало показать свой объект интереса живым свидетелям преступлений Тоньки-пулемётчицы. Устроить, что называется, очную ставку — правда, в достаточно деликатном виде.
В Лепель стали тайком привозить тех, кто мог опознать женщину-палача из Локтя. Понятно, делать это приходилось очень осторожно — чтобы не поставить под удар в случае отрицательного результата репутацию уважаемой в городе “фронтовички и отличной труженицы”. То есть знать о том, что идёт процесс опознания, могла лишь одна сторона — опознающая. Подозреваемая же ни о чем не должна была догадываться.
Дальнейшая работа по делу, если говорить сухим языком вес той же “Справки о мероприятиях по розыску “Садистки”, проводилась в контакте с УКГБ но Брянской области. 24 августа 1977 года было проведено повторное опознание Гинзбург (Макаровой) прибывшими в Лепель из Брянской области Пелагеей Комаровой и Ольгой Паниной. У первой Тонька снимала осенью 1941 года в деревне Красный Колодец угол (помните рассказ о походе в Локоть за солью?), а вторая в начале 1943 года была брошена немцами в Локотскую тюрьму. Обе женщины безоговорочно признали в Антонине Гинзбург Тоньку-пулеметчицу. (…)
Правда жизни состоит в том, что 2 июня 1978 года Гинзбург (Макарову) в очередной раз опознала приехавшая из Ленинградской области женщина, бывшая сожительница начальника Локотской тюрьмы. После чего уважаемая гражданка Лепеля Антонина Макарова и была остановлена на улице вежливыми людьми в штатском».
9
В Управлении КГБ Брянска Антонина Макаровна, после недолгих размышлений, стала давать показания:
— Значит, не зря последний год на сердце стало тревожно, будто чувствовала, что появитесь. Как давно это было. Будто не со мной вовсе. Практически вся жизнь уже прошла. Ну, записывайте…
И следователь записывал:
«Все приговорённые к смерти были для меня одинаковые. Менялось только их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек — столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в 500 метрах от тюрьмы у какой-то ямы.
Арестованных ставили цепочкой лицом к яме. На место расстрела кто-то из мужчин выкатывал мой пулемёт. По команде начальства я становилась на колени и стреляла но людям до тех пор, пока замертво не падали все…»
К слову сказать, «максим» для женщины был тяжёл. Сам пулемет без станка, воды и патронов весил около 20 кт. Масса станка равнялась 40 кт и 5 кт весила вода. А поскольку использовать пулемёт без станка и воды было невозможно, то рабочая масса всей системы (без патронов) составляла около 65 кт.
Историческая справка:
Ёмкость пулемётной ленты — 100, 200 или 250 патронов. Темп стрельбы пулемёта — 250 — 300 выстрелов в минуту. Прицельная дальность — до 2700 м (с прицелом образца 1930 г.). Начальная скорость пули — 800 — 865 м/с. Жестяной короб охлаждения разных моделей вмещал от 5 до 10 литров воды.
Но вернёмся к «откровениям» Тоньки:
«Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдёшь ближе, а кое-кто ещё дёргается. тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился. Иногда у нескольких заключённых на груди был подвешен кусок фанеры с надписью “партизан”. Некоторые перед смертью что-то пели. После казней я чистила пулемёт в караульном помещении или во дворике. Патронов было в достатке…»
«Мне казалось, что война спишет всё. Я просто выполняла свою работу, за которую мне платили. Приходилось расстреливать не только партизан, но и членов их семей, женщин, подростков. Об этом я старалась не вспоминать. Хотя обстоятельства одной казни помню — перед расстрелом парень, приговорённый к смерти, крикнул мне: “Больше не увидимся, прощай, сестра!…”»
Власть Тоньки-пулемётчицы над обречёнными людьми, видимо, пьянила её, а корысть получала удовлетворение от немецких марок за работу и отобранных у убитых вещей. Стройная и дерзкая, с каким-то резким жестом поправляющая рукой тёмные волосы, она и запомнилась своим жертвам.
10
Как вспоминал следователь, «арестованная мужу из СИЗО не передала ни строчки. И двум дочерям, которых родила после войны, кстати, тоже ничего не написала и свидания с ними не просила. Когда с пашей обвиняемой удалось найти контакт, она начала обо всём рассказывать. О том, как спаслась, бежав из немецкого госпиталя и попав в наше окружение, выправила себе чужие… документы, по которым начала жить. Она ничего не скрывала, но это и было самым страшным. Создавалось ощущение, что она искренне недопонимает: за что ее посадили, что ТАКОГО ужасного она совершила? У неё как будто в голове блок какой-то с войны стоял, чтобы самой с ума, наверное, не сойти. Она всё помнила, каждый свой расстрел, но ни о чём не сожалела. Мне она показалась очень жестокой женщиной».
