Корчагин был приговорен к отбыванию наказания в штрафном батальоне. Его дальнейшей судьбы я не помню.
Там же произошла еще более крупная трагедия, и следствие доверили мне. В последних числах февраля 1943-го в нашей армии была организовала ударная группа в составе трех стрелковых дивизий под командованием начальника штаба армии генерал-майора Филипповского (бывшего преподавателя Военной академии им. Фрунзе). Эта ударная группа прорвала немецкую оборону и, двигаясь вдоль плавней, захватила плацдарм за станцией Черноерковская и закрепилась на нем, заняв оборону на высотах.
По плану командования на помощь дивизиям, воюющим на плацдарме, должен был прийти, нанеся встречный удар, 10-й стрелковый корпус генерала Пыхтина. Но 10-й корпус свою задачу не выполнил. Не сосредоточился в срок на исходных позициях для наступления, его головные полки шли без ведения разведки, первый батальон вышел к реке в совершенна другом месте и не нашел брода и переправы, другой полк вообще “заблудился”, связь не работала, части не вышли на рубежи в заданное время, никто не позаботился о должной маскировке, и так далее. Этот “бардак” закончился тем, что немцы обнаружили на рассвете и раздолбали авиацией этот 10-й корпус. А группа генерала Филипповского, так и не дождавшаяся поддержки, была разбита и сброшена в реку.
Остатки дивизии мелкими группами выходили через плавни, а самого, Филипповского успели вывезти с плацдарма на У-2. Одним словом за пять дней был наголову разбит наш стрелковый корпус. Были арестованы начштаба корпуса полковник Айвазов (бывший начальник оперативного отдела 58-й Армии), командир стрелкового полка майор Волков и один из комбатов, из-за неумелых действий которого и началась неразбериха, приведшая к трагическим последствиям. Я с этими тремя арестованными офицерами и двумя бойцами охраны прошел по грязи километров пятнадцать до штаба армии, находившегося в станице… кажется в Гривинской, и там было проведено расследование. На допросах арестованные офицеры пытались объяснить, мол, хотели, как лучше, а получилось, как всегда, но фактов безалаберной халатности, нарушения приказов и прочих нарушений, полностью подходящих под определение — “воинское преступление”, было более чем достаточно, и мне приказали прибыть в штаб Северо-Кавказского фронта. Полетел туда на По-2. Прокурор фронта бригвоенюрист Агалаков, ознакомившись с протоколами допросов и выслушав мой доклад, сказал: “Пойдешь со мной. Лично доложишь Масленникову”. Комфронта Масленников приказал отдать Айвазова с двумя другими офицерами под трибунал. Главный пункт обвинения основывался на уже упомянутой мной статье — “193-я, пункт 17-6”. Все три офицера по приговору были отправлены в штрафбат, искупать свою вину кровью, и двое из них — Волков и Айвазов вернулись из “штрафников” живыми, им вернули офицерские погоны и назначили на строевые должности с понижением на одну ступень. Выжил ли третий осужденный, комбат, я сейчас уже не вспомню.
Командира 10-го СК сняли с командования корпуса, снизили ему звание до полковника и отправили командовать дивизией».
По поводу оправдательных приговоров Иоффе З.Я. говорит следующее:
«Следователь армейской прокуратуры, разобравшись с обстоятельствами дела, мог его закрыть и не передавать в трибунал ввиду отсутствия состава преступления. Это было нередко. А если дело рассматривалось в суде трибунала, то, начиная со второй половины сорок второго года, все обстоятельства произошедшего ЧП или преступления выяснялись досконально и полное оправдание обвиняемого не являлось исключением из правил.
Судили по законам, и пусть это были законы военного времени и подсудимые не имели защитников на суде, но соблюдение самой буквы закона являлось главным требованием Военной коллегии при Верховном суде СССР. Приведу примеры, как следствие прерывалось на первом этапе и с подозреваемых были сняты все обвинения.
На Днепре, под Черкассами саперы не рассчитали прочность наведенной переправы. По ней пошла колонна артполка с пушками, и вся техника ушла под воду. Мост не выдержал. Да еще как раз в этот момент “плюхнулся в воду” самолет По-2, на котором прилетел осматривать переправу начальник артиллерии армии. Но прямой вины саперов в случившейся трагедии на переправе не было, и командование, выслушав наши доводы, приказало закрыть дело.
Там же, на Днепре, “смершевец” одного из стрелковых полков доложил по инстанции, что на его глазах было массовое бегство с поля боя, которое возглавил лично комбат. Был арестован комбат и еще пять человек из батальона, на участке которого все произошло. Выясняется, что никаких “драпальщиков” и в помине не было, а дело было так — комбат разрешил части легкораненых бойцов отойти к полковому медицинскому пункту, и после получения мед. помощи большая часть этих солдат снова вернулась в окопы и продолжила бой. Одним словом, типичный “особистский поклеп”, с который мы сталкивались многократно. И я решил допросить “смершевца”, который первым доложил о ЧП. Но чтобы допросить “особиста”, требовалось разрешение начальника отдела контрразведки армии, а они своих “в обиду не давали”. Но я добился такого разрешения, и когда прояснилось, что весь доклад “смершевца” был сплошной ложью, то написал рапорт и передал его начальнику СМЕРШа нашей армии. И этого “сигнализатора” выгнали из “особистов” в строй».
М. Делаграмматик всю войну работал судебным секретарем в военных трибуналах корпуса, армии и крупных гарнизонов. Как он сам пишет, эта «небольшая должность позволила мне, однако, увидеть советскую репрессивную машину лицом к лицу» («Военные трибуналы за работой»). Его мнение в этой истории тем более интересно, что капитан юстиции, как выпускник литературного факультета Московского института истории, философии и литературы им. Чернышевского, в 1941-м был направлен на десятимесячные курсы военных юристов при Военно-юридической академии. В 1942-м Делаграмматику было присвоено звание военюриста, после чего юного старлея направили в распоряжение Военного трибунала Южного фронта. Уже там он получил назначение в военный трибунал 3-го гвардейского стрелкового корпуса на должность судебного секретаря.
По воспоминанию М. Делаграмматика, «в каждой дивизии, корпусе, армии и фронте существовала трехэлементная система карательных органов (термин той эпохи): Особый отдел НКВД, военная прокуратура и военный трибунал.
В функции Особого отдела НКВД (начальник, заместитель, следователи, комендант, бойцы, камера предварительного заключения) входило следить за политическими и моральным состоянием корпуса, выявлять государственных преступников (изменников, шпионов, диверсантов, террористов, контрреволюционные организации и группы лиц, ведущих антисоветскую агитацию, и других), вести следствие по государственным преступлениям под надзором прокуратуры и передавать дела в военные трибуналы. (…)
Военная прокуратура корпуса состояла из прокурора, нескольких следователей прокуратуры, секретаря. (…)
Военная прокуратура вела следствие по преступлениям, совершаемым военнослужащими; это были не контрреволюционные (государственные) преступления, а общеуголовные и воинские (дезертирство, неисполнение приказа, утеря военного имущества, распространение ложных слухов, должностные преступления, членовредительство, мародерство, грабежи и разбой в районе военных действий и др.). Военная прокуратура осуществляла также надзор за ведением следствия по этим делам, за соблюдением советских законов в корпусе; формально осуществляла она и надзор за ведением следствия особыми отделами НКВД.
