Привезли патриарха на следующий день. Высокого роста, прямой, седой, очень худой, на вид гораздо старше своих лет. Несмотря на плохое состояние, он хорошо собой владел, ни на что не жаловался, хотя видно было, что очень нервен и возбуждён. Приехал он на своём постоянном извозчике; с ним прибыли два его келейника, один — бесцветный монашек, другой — светский, сын его друзей.
Постоянными врачами патриарха были профессор К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали навещать его и в лечебнице. После их консультации с врачами лечебницы патриарху был предписан полый покой, ванны и укрепляющее лечение.
Мы поместили его в небольшой светлой комнате, которая ему понравилась, придав ей, по возможности, «домашний» вид. Комната белая, с окном, выходящим в сад, с видом на Зачатьевский монастырь. Белая тюлевая занавеска, покойное кожаное кресло, небольшой письменный стол. Было воспрещено пускать к больному посетителей без разрешения врачей.
Больной был особенно доволен, что его окно выходит в сад. Когда наступила весна, он любовался видом на монастырь и говорил:
— Вот хорошо! И зелени много, и птички.
Были у него свои иконы, стоявшие на маленьком столике, покрытом скатертью, и перед ним лампадка. На стене висела единственная картина: два мальчика смотрели с моста вдаль.
Когда он чувствовал себя лучше, то много читал, сидя в кресле у кровати. Читал Тургенева, Гончарова и «Письма Побеносцева».
В облачении, белом клобуке и с посохом патриарх казался очень видным и торжественным. Обычно его водили под руки, делая это не столько ввиду его слабости (он был ещё достаточно бодр), сколько как бы для почёта. Честь выводить его приняли на себя одна из сиделок и муж кастелянши, относившиеся к нему с величайшим вниманием и исключительной заботливостью. Но когда патриарх лежал или сидел в кресле в своей комнате, он сразу превращался в больного и жалкого старичка. Здесь он надевал старый и потёртый зеленоватый подрясник, устраивался поудобнее и, видимо, радовался возможности посидеть одному и воспользоваться столь редким для него досугом.
Из наших врачебных предписаний труднее всего было соблюсти самое главное и важное — покой для больного. Со дня переезда его в лечебницу не было отбоя от посетителей, одни из которых приходили по делам, другие — навестить патриарха. Были такие, «не пустить» которых было очень трудно. На другой же день явился в лечебницу Тучков, заведующий отделом ГПУ, за которым числился патриарх. Вызвал меня и потребовал свидания с «гражданином Белавиным». Тучков — среднего роста, плотный, крепко скроенный и сшитый полуинтеллигент, обходительный и достаточно развязный. Я сказала ему, что видеть больного сейчас нельзя, так как врачами предписан ему полный покой; всякое волнение для него опасно.
— А что, разве патриарх опасно болен?
— Грудная жаба всегда опасна, а кроме того, у него болезнь почек.
— Так что, он может у вас скапутиться?
Я ответила, что при такой болезни патриарх может умереть от сердечного припадка.
— Как же вы не побоялись принять его в лечебницу? Ведь если он у вас умрёт, фанатики могут обвинить вас в том, что вы способствовали его смерти.
Объяснила Тучкову, что смерть пациента всегда тяжела и что нередко близкие винят в смерти не болезнь, а лечивших врачей. И всё-таки мы должны принимать в лечебницу всех, кому нужны медицинская помощь и уход. Впрочем, нам не приходится опасаться таких обвинений со стороны лиц, близких к патриарху; наша лечебница достаточно в Москве известная.
— А чем вы его кормите?
— Даём то, что предписано врачами.
— Ну а со стороны ему ничего не приносят?
— Со стороны мы разрешаем ему принимать только фрукты.
— А, это хорошо, что вы со стороны не принимаете.
Не знаю, насколько была искренна такая заботливость Тучкова: боялся ли он возможных случайностей или только хотел знать, насколько бережно охраняется патриарх в лечебнице.
На этот раз на немедленном личном свидании он не настаивал и приехал снова только через два дня, когда патриарх мог его принять».
Перед каждым визитом Тучкова патриарх старался скрыть своё волнение шуткой и непременно говорил:
— Вот завтра приедет ко мне «некто в сером».
Бесконечные «беседы» патриарха с чекистами, их принудительное «вождение» его рукой превратились в непрестанные моральные пытки. Не потому ли, как отмечают очевидцы, «он будучи по природе спокойным человеком дрожал от волнения и раздражения, когда ему докладывали о приезде» чекиста.
Перед смертью патриарха врач Эмилия Бакунина застала его в припадке грудной жабы. «Он был очень бледен, уже не мог говорить и только показывал рукой на сердце. В глазах был смертельный ужас. Пульс ещё был, но тотчас же стал исчезать. Впрыскивания камфоры и кофеина не произвели никакого действия.
Через несколько минут патриарх скончался». Было около 12 часов ночи.
Тут же послали за митрополитом Петром и позвонили в Донской монастырь. Но «едва появился Пётр, как вслед за ним приехал Тучков и с ним два человека». «Когда кто-то из врачей спросил Тучкова, как узнал он о смерти патриарха, Тучков только улыбнулся и ничего не ответил».
«7 апреля в 23 часа 45 минут умер в лечебнице Бакунина (Остоженка, 19) бывший патриарх Тихон в присутствии постоянно лечивших его врачей: Е. Н. Бакуниной, Н. С. Щелкана и послушника Тихона Пашкевича.
Смерть произошла от очередного приступа грудной жабы. Кроме перечисленных врачей, Тихона консультировали профессора: Кончаловский В. П., Шервинский, Плетнёв К. К. и ассистент — доктор Покровский (бывавший у Тихона ежедневно). В день смерти у Тихона была консультация специалистов по уху, горлу и носу…
Утром 8 апреля Тихон был, после предварительного обряда, доставлен архиереями на свою квартиру в Донском монастыре, где и предположены похороны», — сообщат «Известия» 9 апреля 1925 года (№ 081, стр. 4).
«Патриарх умер во вторник шестой седмицы Великого поста, — пишут А. Левитин и В. Шавров. — В среду, 8 апреля 1925 года, гроб с телом патриарха был установлен в Соборном храме Донского монастыря. Тотчас потянулись к монастырю длинные очереди, начались самые многолюдные в истории Русской Церкви похороны.
Год и три месяца назад, в январе 1924 года, Москва видела другие похороны — похороны В. И. Ленина. Аналогия напрашивается сама собой: в похоронах патриарха приняло участие не меньше людей, чем в похоронах Ленина. Прощание с покойным продолжалось и в том, и в другом случае в течение пяти суток — и в том, и в этом случае ни на минуту не прекращался нескончаемый поток народных масс к гробу. Очередь к Колонному залу Дома союзов протянулась от Охотного ряда к Страстной площади, очередь к Донскому монастырю тянулась к Калужской заставе. Каждый желающий проститься с покойным должен был в обоих случаях посвятить пять или шесть часов. И в январе 1924 года, и в апреле 1925 года многие москвичи проводили в очереди бессонные ночи. Следует отметить, что и социальный состав провожающих обоих покойных деятелей в последний путь не был столь различен, как это могло бы показаться на первый взгляд: многие участники похорон патриарха отмечают большое количество «бывших», как тогда любили выражаться, в очереди, тянущейся к Донскому монастырю. Однако нельзя забывать и о большом количестве рабочих, подмосковных крестьян, советских служащих».
