Меч, яблоко и рукоять которого выглядывали из ножен, занимался каким-то необычным голубоватым свечением. На груди Дотанагелы горел амулет, который мог бы соперничать в яркости с утренней звездой.
«Куда ни плюнь, всюду измененная материя. Всюду Не-Бытующее. Похоже, чем дальше от Пиннарина и Жерла Серебряной Чистоты, тем больше магии. Если верить досужим рассказам, тут, на Циноре, даже малую нужду никто не справит без посредства изменяющего слова!» ― так думал Эгин, опасливо следя за Дотанаге-лой, который смело выступил вперед.
Перед тем как его нога коснулась первого голыша, которыми была мощена дорога, Дотанагела в неуверенности обернулся к Знахарю. Как будто в поисках совета. Эгин впился глазами в Шотора. Где же он, совет?
– Дотанагела! Я что-то не вижу их! Не знаю, что это. Ты бы лучше пока ничего не предпринимал, разве Солнечную Черту проведи на всякий случай, ― бросил встревоженный Знахарь.
Все сказанное им показалось Эгину немного странным. Во-первых, почему Знахарь отговаривает опытного Дотанагелу от действий и взамен советует ему эту сомнительную, карнавальную Солнечную Черту? Эгин помнил, что такое Солнечная Черта. Один из запрещенных фокусов ― горящая линия, которая якобы помогает против нежити, выставляя на пути последней непреодолимую преграду. К фокусникам, которые горазды проводить такие линии, всегда испытывал жгучий интерес Свод Равновесия. Сызмальства Эгин был уверен ― а именно эту уверенность в нем поддерживали наставники и начальство, ― что Солнечная, Черта это просто искусное представление, в действенность которого никто не верит. Собственно, так же, как никто не верит в нежить. На примере Солнечной Черты наставники объясняли механизм всякого искусного обмана, который иногда рядится в одежды магии.
Вот тот, что якобы старается отогнать Не-Бытующее, делает взмах мечом, во время этого взмаха искусно рассыпает перед собой горящий порошок, что-то вроде «горячей каши» в твердом состоянии. Порошок загорается, пламя высвобождает некий первоэлемент, который вызывает легкое помутнение в мозгу, а затем наступает расслабление всех мышц, а потом ― наоборот, бодрость и все такое прочее… Одним словом, Эгин был абсолютно уверен в том, что Солнечная Черта ― это бред, придуманный для того, чтобы закалять мозги мальчишкам, из которых должны вырасти, а точнее, вылупиться будущие офицеры Свода. Но и Знахарь, и Дотанагела, похоже, были совсем другого мнения.
А во-вторых, недоумевал Эгин, кого это Знахарь не видит? Смегов ― полным-полно. Они наглы и не считают нужным скрываться. Всадники видны отлично. Чтобы окончательно увериться в этом, Эгин восставил руку ко лбу ― гости ехали против света. И, о Шилол, о тысячу раз Шилол, он не увидел никого. Всадников не было. Были только кони.
Эгин подошел поближе к Знахарю, объяснив это для себя желанием получше все рассмотреть и не решаясь признаться в том, что в обществе пятнадцатилетнего мальчишки чувствует себя в большей безопасности, чем в компании Иланафа и даже Самеллана. Хотя чего было бояться? Ну не трех же коней, рысью мчащихся по нисходящей к селению дороге? Рассудок пристыженно помалкивал.
Но чем больше Эгин всматривался в движения До-танагелы, чем больше он искоса поглядьшал на Знахаря, тем сильнее сосало у него под ложечкой.
Знахаря было не узнать. Его брови сошлись над переносицей, губы сжались, а его руки бьши расставлены ладонями вовне на уровне плеч наподобие листьев лотоса. Все его внимание, казалось, было сосредоточено на мече Дотанагелы, который уже был извлечен из ножен и теперь был уперт острием в землю, Эгину хватило сообразительности воздержаться от вопросов, хотя многие, слишком многие вопросы саднили в мозгу и жгли язык. Например, отчего эти кони скачут круп к крупу, хотя на них нет седоков. Отчего они не оседланы, хотя и взнузданы, а гривы их богато украшены чем-то пестрым ― лентами, бусинами, цветами? Да и что это вообще за странные кони ― Эгин был готов биться об заклад, что никогда не видел похожих тварей ни в Варане, ни за его пределами. Длиннющие ноги с пучками рыжей шерсти возле бабок, широченные копыта, тощие крупы и длинные узкие морды с непостижимо странными глазами. «Что это у них с глазами, Шотор?» ― почему-то именно этот вопрос больше всего хотелось задать Знахарю, и воздержание от которого вызывало то, все нарастающее и нарастающее с каждой минутой беспокойство. Эгину даже начало казаться, что, знай он совершенно точно, что это за диковинные твари, не столько уродливые, сколь необычные, на душе у него сразу просветлело бы, а от тревоги не осталось бы и следа. Сознаться себе в том, что это самообман, у Эгина, как ни странно, не хватило духу.
– Пора, пар-арценц, пора! ― громко и внятно сказал Знахарь, и вены у него на лбу вздулись, словно по ним текла не кровь, а раскаленная сталь.
Всадники, а точнее, кони, были на расстоянии двух бросков копья.
Но Дотанагела, вопреки ожиданиям Эгина, не обернулся больше. «Наверное, чтобы никто не подумал, что ему тоже не по себе», ― отметил про себя
Эгин, когда Дотанагела поднял меч. Хотя сзади было видно плохо, Эгин догадался, что пар-арценц целует лезвие чуть выше гарды ― что-то подобное делали рах-саванны, когда их посвящали в аррумы. Зачем ― непонятно. А еще ― произносили клятвы. Интересно, будет ли пар-арценц… у Эгина похолодело сердце, когда он сознался себе в том, что готов думать о чем угодно и вспоминать хоть о потере девственности, лишь бы не смотреть на дорогу, по которой уже не рысью, а шагом шли кони ― все как один огненно-рыжей масти с белыми гривами.
И тут раздался голос Дотанагелы. То есть Эгин знал умом, что это говорит он, то есть что это говорят уста пар-арценца, а не камни под его ногами. Хотя и такой возможности теперь, прожив последнюю неделю, он исключить не мог.
– Симманаин ка геаннаин-кага! ― вот что сказал Дотанагела, и был понят.
Эгин, к собственному стыду, к собственному восхищению, изумлению, устрашению и омерзению (опять же собственному), понял сказанное, хотя как офицер Свода Равновесия осознавал, что Дотанагела говорит на истинном наречии Хуммера, за одно упоминание о котором в Варане полагался холодный погреб сроком от полутора до двух лет. И хотя он давно подозревал, что на начальство Опоры Писаний (которое нередко имеет дело с текстами, писанными на истинном наречии Хуммера) такие законы не распространяются, он был все равно польщен. Еще одно его предположение подтвердилось. Вдобавок это была одна из немногих фраз, смысл которых Эгин узнал случайно, запомнил надолго и которую он тщетно пытался вытравить из памяти. Но чем больше он старался, тем глубже въедалось в мозг это «симманаин ка…». В переводе на варан-ский это значило всего лишь:
– Мой меч есть центр того круга, что не имеет окружности! ― И меч отозвался пар-арценцу легкой, но пронизывающей все идея до самого горизонта вибрацией.
Знахарь заметил, что пока безобидная с виду фраза рокотала в горниле истинного наречия Хуммера, кони остановились и какое-то время не двигались с места. Знахарь нервически хмыкнул, а Эгин, ошарашенный и обескураженный, стоял, широко расставив ноги, и глядел на коней. Он был не в силах оторвать взгляд от чего-то, что, разумеется, находилось во внешнем мире, но переворачивало вверх тормашками внутренний.
