Авторы публикации констатируют: «Уже переведенный на немецкий язык, 3 ноября 1941 года он был разослан штабом 2-й танковой группы Гудериана по частям. А в начале марта 1942 года один из его экземпляров был захвачен Красной Армией. Тогда пришел черед советских контрразведчиков разбираться, что к чему, переводить с немецкого обратно на русский и внимательно изучать приоткрывшиеся створки судьбы его автора».
И еще один исторический факт. В дневнике Шабалина не однажды упоминается фамилия Едуков, правильно Едунов. Это не кто иной как заместитель Шабалина Едунов Яков Афанасьевич. После выхода из окружения его назначили начальником ОО НКВД 9-й армии Южного фронта, затем он был назначен начальником ОО НКВД 48-й армии Северо-Западного фронта, в марте 1943-го начальником ОО НКВД Приволжского военного округа, в апреле 1943-го начальником У KP СМЕРШ Северо-Западного фронта и в феврале 1944-го начальником УКР СМЕРШ 2-го Белорусского фронта.
В 1951 году генерал Едунов возглавит 3-е Главное управление МГБ СССР, а закончит службу в органах в 1956 году в должности начальника ОО КГБ по Белорусскому военному округу. Что ж, Якову Афанасьевичу просто повезло. Он проживет долгую жизнь и умрет в 1985 году.
Смоленский архив
Когда освободили город Смоленск, а произошло это событие 25 сентября 1943 года, то через некоторое время, все той же осенью, на стол Верховного Главнокомандующего его личный секретарь положил всего лишь две странички машинописного текста. Это была справка о результатах гитлеровской оккупации города. Известно, что Сталин красным карандашом жирно подчеркнул в этом документе всего лишь одну строчку, в том месте, где говорилось о захвате немцами партийного архива. На полях он лишь добавил: «Тов. Шкирятову — создать комиссию, разобраться и доложить через месяц о результатах…» Чуть ниже вождь дописал: «Т.т. Берии, Абакумову — оказать помощь в расследовании…»
Сегодня некоторые историки, пытаясь придать пропаже Смоленского архива более весомое значение, чем оно было на самом деле, практически утверждают о вызове Абакумова Сталиным ранним апрельским утром 1942 года. Например, доктор исторических наук Георгий Чернявский в статье «Судьба Смоленского архива — зеркала большевистского тоталитарного режима» пишет: «По знаку секретаря Сталина Александра Поскребышева чекист вошел в кабинет и по-военному представился. Сталин не ответил. Он сделал вид, что не заметил посетителя и молча продолжал мерно прохаживаться по ковровой дорожке в течение нескольких минут. Вслед за этим, подойдя к Абакумову вплотную, тихим и в то же время яростным голосом «вождь» спросил: «Что вы чувствуете, товарищ Абакумов, когда ваши подчиненные вам врут?» Характер поставленного вопроса явно означал, что Сталин обвинял самого Абакумова во лжи. Правда, всего через несколько минут дело начало разъясняться. Но минуты эти показались страшно напуганному холую-палачу вечностью.
Тихий, поначалу скрываемый гнев Сталина прорвался наружу, он ругал Абакумова самыми грязными словами. Тому хотелось упасть на колени и умолять о пощаде, о державной милости. Но было хорошо известно, что такое поведение может привести только к еще большему державному гневу владыки. Наконец, лишь слегка успокоившись, Сталин объяснил: «ваши люди осенью прошлого года доложили мне, что при отступлении из Смоленска все ценное вывезли на восток, а сейчас выясняется, что забыли партийный архив! Отдали фашистам самое ценное оружие! По Вашим глазам вижу, что Вы не представляете, во что это ротозейство обойдется нашей партии и государству»».
Далее Чернявский уточняет: «Через непродолжительное время перед заместителем наркома стоял навытяжку главный архивариус Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства СССР, большевик с дореволюционным стажем Иосиф Перельман, который считался крупнейшим экспертом в области архивного дела. Формально Перельману как буцто ничего не могло грозить, так как система партийных архивов находилась вне сферы ответственности его ведомства — его архив хранил документацию высших государственных органов власти и управления, а также профсоюзов и некоторых других общественных организаций. За партархивы же отвечал общий отдел ЦК ВКП(б), а их эвакуация в условиях войны была доверена ведомству самого Абакумова».
И еще несколько деталей из статьи: «Однако, услышав вопрос и поняв, в конце концов, суть дела в сбивчивом и не очень поначалу понятном изложении начальства, Перельман побледнел и произнес: «Там же находятся тайные, секретные постановления!»
Изложенную выше историю Абакумов помнил всю оставшуюся ему жизнь — вплоть до расстрела в 1954 г. в качестве «члена банды Берии»… Рассказал он, однако, об этом только один раз — следователю в Лефортовской тюрьме, где содержался в одиночной камере без фамилии, как узник № 15. При этом «раскололся» Абакумов лишь только тогда, когда узнал, что «великий вождь и учитель» отдал душу дьяволу.
Протокол этого допроса сохранился в Архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации, ныне доступен исследователям и является документальным подтверждением рассказанного выше».
Проблема заключается в том, что первая встреча Абакумова с вождем состоялась только 31 марта 1943 года. Эту дату детализируют тетради (журналы) записей лиц, принятых Сталиным с 1924 по 1953 год. Да и заместителем наркома обороны, то есть Сталина, он стал все в том же 1943-м — 19 апреля. В этот день его назначили начальником ГУКР СМЕРШ НКО СССР.
Если же говорить о рассказе Абакумова следователю в Лефортовской тюрьме, то это мог быть всего лишь рассказ, а не показания. Следовательно, никакого протокола допроса, в котором бы отразилось упоминание о Смоленском архиве, в реальной жизни не существует. И тем более нет его на хранении в Архиве ФСБ. Но это, так сказать, к слову…
Сам же вопрос о Смоленском партийном архиве возник именно осенью 1943-го. Более того, он будет иметь продолжение и гораздо позже… Но все по порядку.
Как вспоминал первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, уже на второй день войны, проанализировав военное положение, они пришли к выводу о необходимости развернуть эвакуацию. В середине дня он позвонил Сталину и сообщил о решении Белорусского ЦК. Сталин немного подумав, сказал: «Хорошо, приступайте к эвакуации. Кроме населения и особенно детей, родители которых ушли на фронт, вывозите наиболее важную часть государственных и партийных архивов и государственные ценности, какие считаете необходимым вывезти в первую очередь. Делайте это так, чтобы не создать паники и сохранить порядок. Все должны понимать, что эвакуация — это тоже элемент войны».
«Так или иначе, в течение 23–24 июня из Минска успели вывезти ценности Госбанка и сберегательных касс, архивы партийных органов, — пишет Э. Иоффе, профессор БГПУ им. Танка, доктор исторических наук. — По свидетельству того же М. И. Сарычева, подготовка к эвакуации шла в здании ЦК… в течение всего дня 24 июня. Как только был получен приказ об эвакуации, архивы были «с молниеносной быстротой погружены на машины и под прикрытием темноты отправлены в Могилев»».
Официальные указания архивным органам, как сообщает И. В. Дорогуш, «поступили только 30 июня 1941 г. Был разработан план эвакуации ценных документальных материалов государственных архивов НКВД-УНКВД, находящихся в угрожаемой зоне за подписью зам. Наркома Внутренних дел СССР В. В. Чернышева. В нем давались указания Архивному отделу НКВД БССР о вывозе в Пензу государственных архивов: Октябрьской революции и социалистического строительства, архив Минской области, исторический архив в Могилеве» и только «Приказом по НКВД СССР № 0401 от 30 августа 1941 г. всем архивным органам были даны развернутые указания по вопросам охраны и эвакуации документальных материалов, а также по разгрузке государственных архивов от материалов, не имеющих научно-исторической и оперативной ценности».
