И. Софронов уточняет:
«В то время на Кубани, Лабе и Зеленчуке вовсю гуляли конные отряды казачьего полковника Андрея Шкуро. Их стихийным полупартизанским действиям требовалось придать, по замыслам командования Добровольческой армии, организованный характер, чтобы совместными усилиями очистить юг России от большевиков. Более подходящую кандидатуру для этой миссии, чем полковник Слащёв, трудно было подобрать. И, повинуясь приказу, Яков Александрович отправился к кубанцам».
Сам Слащёв в своей книге более конкретен и немногословен:
«В течение июня месяца в Баталпашинском отделе организовался отряд до 5000 человек, начальствование штабом которого я принял на себя, а во главе отряда стал офицер из коренных казаков — Шкура. В июле Добровольческая армия, поддерживаемая казаками, заняла Тихорецкую, и свершилось соединение моё с нею при занятии 21 июля Ставрополя отрядом Шкуры. Уже тут стали сказываться его грабительские инстинкты, и он был отстранён от командования отрядом, превращённым во 2-ю Кубанскую казачью дивизию Улагая (Шкура вновь выплыл при движении на север).
Зажиточное казачество, местные торговцы, кулаки и интеллигенция встречала Добровольческую армию с восторгом, и создавалось впечатление движения за родину, способное обмануть даже более опытного политика, чем был я и мне подобные.
27 ноября 1918 г. в Новороссийск прибыли суда Антанты. В Добровольческой армии появились деньги, оружие и патроны. До этого всё было в плачевном состоянии: кое-что перепадало от Краснова, кое-что захватывали от красных, много давало население (казаки) в виде довольствия, одежды, лошадей и зарытого оружия и снаряжения. Время шло, район добровольческой армии расширялся: она захватила Крым, юг Украины и Донецкий бассейн, Кавказ был в её руках. Союзники давали деньги, рассчитывая возместить свои расходы со временем русскими углём и нефтью».
По утверждению И. Софронова, со Шкуро Слащёв «быстро нашёл общий язык.
Андрей Григорьевич, отменный кавалерийский командир, органически не переваривал любую штабную работу, предпочитая «ползанию по картам» и тщательному планированию операций лихую сабельную атаку. Не мудрено, что Слащёв занял у него должность начальника штаба.
Через несколько месяцев казачья «армия» Шкуро, серьёзно потрепавшая красных, насчитывала уже около пяти тысяч сабель. С этими опытными бойцами, прошедшими огонь мировой войны, Андрей Григорьевич без особого труда 12 июля 1918 года занял Ставрополь, преподнеся его на блюдечке подходившей к городу Добровольческой армии. За это Деникин, вставший во главе «добровольцев» после гибели Лавра Корнилова, присвоил Шкуро и Слащёву звания генерал-майоров. Вскоре Слащёв принял под командование пехотную дивизию, проведя с ней успешные рейды на Николаев и Одессу, что позволило белогвардейцам взять под контроль практически всю Правобережную Украину».
В своих мемуарах А.Г. Шкуро не жалея красок описывает атаку красных у Бекешевки, где довелось участвовать и самому Слащёву:
«Часов в 9 утра стали поступать донесения, что верстах в десяти от позиции показались вражеские разъезды. Я вновь выехал на первую линию и отдал приказание Русанову беречь патроны и не открывать огня по целям противника далее 400 шагов.
Вот уже показались наши отходящие разъезды. Глухо бухнуло вдали орудие, и первый выпущенный красными снаряд разорвался, далеко не долетев до нас. Второй снаряд с воем пронёсся над нашими головами и взрыхлил землю между моими и второй линиями. Следующие снаряды рвались в станице, вселяя смятение в души казаков, у которых оставались в ней жёны и малые дети. Вдали показались медленно приближавшиеся к нам перебежками первые неприятельские цепи, стрелявшие не жалея патронов. Вот зататакали у них пулемёты, и целые рои пуль с визгом понеслись в воздухе или подымали пыль, рикошетируя об землю. То здесь, то там начали раздаваться стоны; раненые казаки поползли в станицу. Огонь всё усиливался. Я чувствовал, как трудно казакам лежать под огнём, не имея возможности отвечать, и боялся, что они не выдержат. Артиллерия работала вовсю. Красные цепи быстро приближались. В это время с полсотни молодых суворовцев, под начальством своего лихого прапорщика, выбежали в лесок перед позицией и открыли меткий огонь во фланг неприятельской цепи, которая остановилась и залегла.
— Ура, братцы, в атаку! — крикнул я и вынесся вперёд на коне со своим штабом и конвоем. Вся моя первая линия поднялась, как один, и ринулась без выстрела вперёд. Не приняв штыкового удара, красные цепи пустились наутёк. Я доскакал до пригорка на левом фланге убегавших большевиков. Оборачиваюсь и вижу, что моя пехота залегла на том месте, где только что была неприятельская цепь; оттуда послышалась трескотня пулемётов, и убегавшие красноармейцы стали то здесь, то там с размаху тыкаться в землю. Оказывается, мои пехотинцы взяли 5 пулемётов и тотчас же обратили их против врагов. Тут же было подобрано до 70 винтовок и масса патронов.
Отбежав вёрст 25, большевики вдруг остановились и вновь открыли огонь; оказалось, что к ним подошли подкрепления. Я приказал прапорщику Светашеву, захватив с собой конных казаков, скакать что есть силы в станицу Бургустанскую и поторопить сотника Евренко с его выходом в тыл неприятельских сил. Есаулу же Русанову послал приказание не продвигаться вперёд, пока не начнётся пальба в большевистских тылах.
Перестрелка длилась с час. Вдруг я вижу в бинокль, как русановские пластуны перебежками начинают отходить к станице; вот провезли в тыл и пулемёты на тачанках. Оказалось, что группа красных, зайдя в свою очередь, во фланг цепи пластунов, вынудила её своим огнём к отступлению. В то же время артиллерия противника метко била по нашей цепи. Увидя, что дело дрянь, и посоветовавшись со Слащёвым, я решил бросить свою конницу на батарею с целью овладеть ею и дать возможность Русанову обосноваться на второй линии. Видя мчавшуюся на него конницу, артиллерийское прикрытие пустилось наутёк; артиллеристы открыли бешеный огонь картечью, вырывая целые прорехи из рядов казаков. Мчавшийся впереди доблестный прапорщик Светашев, присоединившийся ко мне в самом начале восстания, один из лучших офицеров, получил целый заряд в себя и лошадь, был разорван на куски. Конница дрогнула и пустилась врассыпную.
Собрав вокруг себя несколько десятков конных казаков, полковник Слащёв снова бросился на батарею, но упал, споткнувшись о воронку, вместе с конём. Он тотчас же вскочил снова и вдвоём с ординарцем врубился в прислугу; я со своим конвоем влетел на батарею, но, к сожалению, оказался у зарядных ящиков. Прислуга, перерубив постромки, поскакала от нас в сторону, преследуемая моим конвоем. Мы захватили ящики, но красные артиллеристы успели увезти пушку. В это время я получил донесение Русанова, что его пехота, полагая, что наше дело проиграно, начинает разбегаться и со второй линии.
Вдруг в красных рядах начались смятение и крик. Это Евренко врубился наконец с тыла в красные резервы. Увидя это зрелище, всё население Бекешевки высыпало на бугор, оглашая воздух радостными воплями. Вообразивши, что к нам подошли новые силы, большевики пустились бежать. Собравшаяся вновь моя конница бросилась в шашки. Очутившиеся между двух конных отрядов красноармейцы устремились в чистое поле между станицами Бекешевской и Суворовской, и тут произошло их страшное избиение — более 500 трупов было подобрано потом на этом месте. Я наскочил со своим конвоем на удиравший эскадрон красных и лично срубил с коня его командира, большевика из вольноопределяющихся, который хотел в своё время, в качестве шпиона, проникнуть в мою организацию. Мы захватили пушку, оказавшуюся неисправной, 6 пулемётов, 400 ружей и массу патронов».
