А 12 февраля 1920 года кавбригада Котовского освободила Тирасполь…
3
С 14 февраля 1920 года белые прорывались на север на соединение с петлюровцами. Развернулись тяжелейшие бои. Котовцы пошли наперерез противнику… Как уточняет Шмерлинг, только с 14 на 15 февраля котовцы в конном строю ходили в атаку девять раз.
Тогда же русский политический и общественный деятель В. В. Шульгин, как и многие его товарищи, оказался в плену у котовцев. Несколько позднее он напишет об этом, прямо скажем, не без удивления и восхищения к персоне Котовского, оставив очень важное свидетельство для истории:
«Мы шли вчетвером — поручик JL, мой податной инспектор, Ляля и я. Шли по дороге, залитой солнцем. Даже нельзя себе представить, что было так невыносимо холодно ночью.
Вот идет какая-то конная часть. Очевидно, эскадрон дивизии Котовского. Очень приличный внешний вид. Хорошие лошади, седла, амуниция — все в порядке. Если бы они носили погоны, это напоминало бы старую русскую армию.
Мы бредем по дороге вдоль плетней.
— Вы кто такие?
Это спрашивает офицер — не офицер, ну, словом, то, что у них заменяет офицера, — «товарищ командир».
— Мы… мы пленные…
Это тут так принято отвечать. Не в первый раз нас уже спрашивают. Эта дорога в Тирасполь очень напоминает мне что-то такое. Где это было? Да, это было в Галиции, когда мы брали в плен австрийцев. Они вот так шли по дорогам, от одного этапного коменданта к другому. Никто их не трогал, шли себе. Так и мы идем. И много таких же стаек, как наша.
— Так вы пленные… полковника Стесселя?
— Да.
— Ну, так вам к коменданту… В Тирасполь — прямо…
Вошли в предместье города.
— Товарищи, будем меняться.
Это он ко мне обращался. В ворогах стоял мальчишка-красноармеец.
— Что менять?
— Вот папаху менять…
Я стараюсь сообразить, что может из этого выйти. Пожалуй, моя офицерская папаха действительно мне сейчас «без надобности».
И в то же мгновение мелькнула мысль, вернее план, — переодеться этим способом. Мальчишка как бы понял мои мысли. Он сказал:
— Вам, товарищ, в вашем положении лучше меняться.
Я согласился и выменял папаху. То, что он мне дал, было нечто сногсшибательное: какая-то собачья шапка какой-то дикой формы. Моя внешность в «товарищеском» смысле от этого сразу выиграла.
Мы пошли дальше. Теперь я уже сам осматривал, нельзя ли выменять и бекешу на какое-нибудь штатское пальто. Одновременно я стал соображать, что все же тут не обойдется без какого-нибудь обыска. Во всех воротах стояли «товарищи», и в воздухе пахло заставой. Мой податной инспектор был в штатском пальтишке. Я решил, чтобы он отделился от нас и шел вперед самостоятельно, взяв с собой все деньги. Его пропустят.
Это было сделано вовремя. Действительно, к нам подошел патруль или что-то в этом роде. Во главе был молодой офицер — не офицер, словом, человек весь в кожаном. Но лицо у него было симпатичное. Я почувствовал, что надо взять инициативу, и предупредил его вопрос.
— Товарищ, не хотите ли меняться на мою бекешу? — Бекеша была у меня очень недурна. Он окинул меня взглядом и ответил:
— А вам, наверное, надо штатское пальто… У меня есть, вам подойдет… черное… Идите со мной.
Мы пошли по улицам. День был теплый, и солнце ласково грело. Не помню, как начался разговор. Он сказал:
— Как мы все довольны, что товарищ Котовский прекратил это безобразие…
— Какое безобразие? Расстрелы?
— Да… Мы все этому рады. В бою, это дело другое. Вот мы несколько дней назад с вами дрались… еще вы адъютанта Котовского убили… Ну бой, так бой. Ну кончили, а расстреливать пленных — это безобразие…
— Котовский хороший человек?
— Очень хороший… И он строго-настрого приказал… И грабить не разрешает… Меняться — это можно… У меня хорошее пальто, приличное.
Не знаю, почему, разговор скользнул на Петлюру. Он был очень против него восстановлен.
— Отчего вы так против Петлюры?
— Да ведь он самостийник.
— А вы?
— Мы… мы за «Единую Неделимую».
Я должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски-эпически дрался за «Единую Неделимую» именно с этой дивизией Котовского. И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за «Единую Неделимую».
Мы подходим к караулке. Тут он, правда, пониженным голосом, стал чистить коммунистов. К этому уже я был несколько подготовлен: я вспомнил тех двух делегатов Котовского на берегу Днестра:
— Сволочь коммунисты…
Этот говорил в том же роде. Я посмотрел на него сбоку: «не наш ли ты?» Нет, он не был офицер. Это красный командир большевистской формации.
Мы вошли в караулку. Как я и предвидел, без обыска не обошлось. Наступила решающая минута, когда депо дошло до паспортов. У меня их была целая куча. Я решил пойти напрямик. Я сказал ему:
— Товарищ, я скрываться не буду. Вот мой настоящий паспорт… А это подложные… А это совсем мне не нужный… случайный… а вот эти — женские паспорта. Их мне надо отдать… Так вы этот заберите, ненужный, а остальные мне отдайте…
Я внимательно смотрел ему в лицо, когда он просматривал мой настоящий паспорт.
— Василий Витальевич Шульгин…
Нет, он, по-видимому, не знал, ничего не слыхал обо мне. Проехало…
Он сделал так, как я ему говорил. Взял паспорт, который я объявил ненужным, а остальные отдал мне. Вещей у меня собственно никаких не было. Несколько фотографий. Впрочем, тут была одна маленькая подробность, которую, я не знаю, стоит ли рассказать. У меня в круглой коробке от лепешек Вальда была целая коллекция иконок, подаренных мне в разное время. Он спросил:
— Можно взять одну на память?
— Возьмите.
Остальное он мне все вернул.
Затем началась мена. Я обменял бекешу на черное штатское пальто, не очень приличное, но возможное, самое подходящее к моему положению; обменял френч на нечто достаточно невозможное. Уже не в порядке мены, а просто потому, что «вам, товарищ, это не подходит, и все равно дальше отберут», — содрали с меня кожаные хорошие краги. Их мне было жалко.
В это же время происходила мена с поручиком Л. и с Лялей.
Тут дело не обошлось без некоторых легких недоразумений. Поручик Л. отказался менять свое пальто, которое было, во-первых, штатское, во-вторых, теплое. А у «товарищей» из караулки разгорелись глаза. Они стали «примушивать» (чисто украинское слово от немецкого «müssen»).
