Комиссар корпуса вынул портсигар, закурил от карманной зажигалки папиросу и, попыхивая душистым дымком, поглядел на Котовского влюбленными глазами.
— Значит, ты решил в корне изменить в нашем корпусе установленный в Красной армии метод физического воспитания? Одобряю, Григорий Иванович! Твои предложения больше чем целесообразны. Они новы и рациональны. Я целиком разделяю их и голосую обеими руками за развитие физкультуры и спорта в частях корпуса в самом широком масштабе.
— А зачем голосовать? — пожал плечами Котовский. — Возьмем быка за рога и… на обе лопатки. Приказным порядком введем в частях массовые, коллективные, групповые занятия всеми видами спорта; упраздним скаковые конюшни и жокейские скачки; скаковых лошадей в виде поощрения передадим лучшим командирам-наездникам; создадим в полках конноспортивные кружки, усилим занятия по конному спорту и владению холодным оружием; словом, добьемся создания такой конницы, чтобы душа пела, а тело играло, чтобы другие конные корпуса равнялись на нас, а гидра мировой контрреволюции чтобы даже не смела помышлять о войне и захватнических планах…
— Хороший ты пропагандист, Григорий Иванович! — воскликнул Ястребов, когда Котовский умолк. — Слушая тебя, аж дух захватывает!
— На то в здоровом теле и здоровый дух, — отшутился Котовский. — Нельзя же застаиваться на одной физзарядке.
Предложение комкора было обсуждено во всех деталях и единодушно одобрено.
— Теперь дело за приказом, — кивнул Ястребов начальнику штаба. — Каждый из нас сформулирует свои предложения и представит тебе для обобщения. — Поглядев на Котовского, улыбнулся. — Правильно я толкую, Григорий Иванович?
— Безусловно, — кивнул комкор, откидываясь на спинку кресла. — Только на этот раз забота о составлении проекта приказа не отнимет у вас ни усилий, ни времени. Проект приказа выношен мною, продуман и вчерне сформулирован давно, однако любые дополнения к нему будут только полезны.
Так было заложено в этот день начало новой вехи в деле физического и спортивного воспитания в соединениях и частях кавалерийского корпуса Котовского.
Назначив день и время для окончательного оформления приказа, комкор в сопровождении Ястребова, Гукова и Кушакова вышел на крыльцо штаба.
Со ступенек торопливо поднялись два крестьянина в выгоревшей, запыленной одежде. Сняв с головы видавшие виды брыли [Брыль — соломенная шляпа (укр.)], они уважительно поклонились красным командирам и попросили извинения, что отнимают у них время.
— Чем могу быть полезным? — улыбнулся Котовский хлеборобам.
— Нам треба повидать самого Котовского, Григория Ивановича, — зачастил хлебороб с обвислыми, седеющими усами.
— Я Котовский, — приосанился комкор и прищурил глаза на хлеборобов. — Говорите, зачем пожаловали?
Хлеборобы переглянулись и облегченно вздохнули, словно сбросили с плеч непосильную ношу.
— Мы пришли к вам издалека, — засопел седоусый, торопливо доставая из-за пазухи полотняной сорочки вчетверо сложенную бумагу. — Сход нашего села поручил просить у вас продать нам с торгов по сходной цене хотя бы десяток забракованных лошаденок, если можно. Сейчас самая пора косить да копнить сено, — протянул Котовскому «прошение», — а нашим шпакам [Шпак — скворец (укр.). Отсюда местное название коня по цвету оперения птицы] не под силу от зари до зари таскать жнейки по луговинам. Иной раз…
Седоусого хлебороба перебил его напарник — взлохмаченный бородач с сучковатой палкой в жилистых руках:
— Наши шпаки работают только по холодку, а припечет солнце — и стоп машина. Слабосильны наши мышастые коняшки, беда с ними в страдную пору. — И бородач сокрушенно покрутил головой.
— А кто вас надоумил обратиться к нам за помощью? — спросил Котовский седоусого.
— Земля слухом полнится, — расплылся в улыбке хлебороб. — В одном из сел нашей волости еще в марте мужики пригнали небольшой табунок из Тульчина [Тульчин на Винничине — место расположения частей 9-й Крымской кавдивизии корпуса Котовского].
Добрые кони достались тем мужикам, что в пахоте, что в извозе.
Прочитав «прошение» хлеборобов из дальнего села Винничины, Котовский и Ястребов понимающе переглянулись.
— Добро, — сказал Котовский. — Торги будут завтра. Приходите с утра к командиру наших артиллеристов, и он поможет вам. — Котовский достал из кармана гимнастерки блокнот, черкнул несколько слов, вырвал листок и передал седоусому. — Там, у батарейцев, и переночуете и подкрепитесь.
И, пожав руки «ходокам», Котовский, откозыряв Ястребову, Гукову и Кушакову, зашагал по теневой стороне улицы к своему дому.
Два извечных хлебороба, два ветерана Русско-японской войны и первого мирового побоища, словно завороженные, долго глядели вслед комкору и диву давались, что их сложная и маловероятная миссия закончилась вдруг легко и просто.
— Большой души человек, — сказал седоусый, когда комкор завернул за угол дальнего дома.
— На то он и Котовский, — заключил бородач. — Недаром про него добрые песни сложены.
Переступив порог калитки, Котовский остановился.
У крыльца дома, на длинной скамейке, сидел в парадной форме взводный Василаки — давний соратник Котовского. Завидев комкора, Василаки порывисто встал, шагнул ему навстречу, и они дружески обнялись.
— Здравствуй, кунак, здравствуй, приетен, давненько мы с тобой не виделись, — молвил Котовский, отпуская из объятий земляка-бессарабца. — Зачем пожаловал, рассказывай?
— Приехал к вам с разрешения командира полка, а зачем — сами понимаете, Григорий Иванович, — смущенно ответил Василаки, теребя в пальцах кожаный темляк на эфесе сабли.
Котовский сел на скамью, жестом руки пригласил сесть Василаки.
— Как здоровье, настроение? — вопрошал Котовский, разглядывая Василаки. — Что там у вас, в Бердичеве, какие новости?
Василаки опустил голову, глубоко вздохнул:
— Болит душа у бессарабцев, Григорий Иванович. Соберутся наши молдаване и хотинцы после вечерней поверки на бережку бердичевской Гнилопятки, поговорят, повздыхают, глядя на другой берег, словно за Днестр, померещутся каждому свои близкие и родные, и опять все разойдутся по казармам. — Поразмыслив, поглядел на Котовского вопрошающе. — А что слышно, Григорий Иванович, насчет разрешения организовать нашу коммуну в Ободовке? Засохло это дело, что ли?
Котовский по-отечески положил свою широкую ладонь на плечо Василаки.
— А ты легок на помине, приетен, приехал в самую пору. Решение правительства о передаче нам имения в Ободовке будет на днях подписано. Спасибо товарищу Фрунзе. Это его заботами продвинут вопрос о создании на угодьях графа Сабанского нашей бессарабской коммуны.
Морщинки на лице Василаки разгладились, глаза оживились.
— Спасибо товарищу Фрунзе. Значит, болеет человек душой за судьбу бессарабцев.
